Стечение обстоятельств   ::   Токарева Виктория

В автобус вбежали парень и девушка и стали подле тёти Клавы. Этим было все равно, есть места или нет. Парень тут же взгромоздил правую руку на плечо девушки, и его острый локоть нацелился прямо в ухо тёти Клавы. Такая бесцеремонность неприятно волновала. Было напряжённое ожидание, как перед анализом крови, когда тебе должны ткнуть иголкой в палец.

Автобус свернул и чуть накренился, и молодой человек тоже накренился вместе с автобусом, и его локоть плавно лёг на голову тёти Клавы.

— Нельзя ли поосторожнее? — с готовностью, будто только этого и ждала, спросила тётя Клава.

Парень мельком посмотрел на неё, сказал «извините» и отодвинулся. Девушка тоже мельком посмотрела на тётю Клаву, и в её быстром доброжелательном взгляде можно было уловить: «Неужели не скучно быть такой толстой и носить такую шляпу?»

* * *



Тётя Клава пришла домой, вытащила цыплёнка из сумки. Его лапы были перевязаны красной сатиновой тряпочкой.

Она развязала узел, размотала тряпку и поставила цыплёнка на ноги. Он свалился на бок. Тётя Клава снова поставила его, но он снова лёг, безучастно смотрел над собой круглым оранжевым глазом.

Тётя Клава постояла над цыплёнком и пошла звонить подруге Зинаиде. Зинаида тоже была почтовичка, сидела на коммунальных услугах.

У неё в жизни были две противоположные страсти: любовь и ненависть. Любовь к дочери и ненависть к зятю. Когда зять ходил по квартире, Зинаида тихо плакала от безысходной, изнуряющей её ненависти. Это чувство постоянно жило в ней и кричало живыми голосами. Они пытались было разъехаться и даже разменяли свою квартиру на две комнаты в разных районах. Но, потеряв возможность ненавидеть зятя, Зинаида ощутила в душе опустошение, дыру, как след от прошедшей навылет пули. Жить с этой дырой она не могла, и снова переехала к дочери, и продолжала любить и ненавидеть уже на меньшей площади.

— Зин, ты? — спросила тётя Клава, заслышав знакомый голос.

— Сыр без хлеба жрёт! — заорала Зинаида. — Я ему говорю: «Вы чего ж хлеба-то не берете?» А он: «Не хочу поправляться». Это, знаешь, и дурак будет все хорошее без хлеба жрать!

— Да… — формально посочувствовала тётя Клава. — Слушай, я на базаре курёнка купила, а он больной…

— Почём брала?

— Рубль.

— Конечно, больной, — сказала Зинаида.

Видимо, ход её мыслей был таков: цыплёнок — это маленькая курица, которая скоро вырастет и будет стоить много дороже, и человеку нет смысла отдавать за рубль то, что стоит пять… Больной же цыплёнок не стоит ничего, и вполне резонно получить рубль за то, что вообще не имеет цены.

— Они небось дуру по всему базару искали, — добавила Зинаида.

Тётя Клава вспомнила хмурую бабу в ватнике. Она, возможно, простояла с утра целый день, пока дождалась единственную во всем городе дуру, и в тёти Клавину чашу терпения упала ещё одна тугая капля.

— А разве куры болеют? — на всякий случай усомнилась тётя Клава.

— А как же? У них и печень бывает увеличена.

— А лекарства им дают?

— Какие курам лекарства? Под нож и в суп. Ты только не вздумай варить, — предупредила Зинаида. — Черт с ним, с рублём…

— А куда я его дену?

— Выкинь, да и все!

— Так он же живой.

Женщины замолчали, потом Зинаида сказала:

— Вчера вышел из ванной, сел в кресло, начал ногти на ногах стричь. Так ногти, веришь, по всей комнате летят и в ковре застревают. А кто будет выковыривать? Я ему говорю: «Вы бы газетку подстелили…»

— Я пойду, — задумчиво сказала тётя Клава. — Меня ждут…

Цыплёнок лежал, покорный судьбе, полуприкрыв глаза прозрачной плёнкой.

Тётя Клава достала с полки трехлитровую банку с рисом, отсыпала немножко в горсть, приподняла голову цыплёнка и осторожно утопила её в своей ладошке. Ощутила остро-тупой клюв, лёгкую тяжесть головы, услышала чуть проступающее тепло длинной вялой шеи.