Амето   ::   Боккаччо Джованни

А раз я ему служу, как я и делаю в угоду своей душе ради дамы, прекраснее коей не создала ни мудрая природа, ни изощреннейшее искусство, то мне пристало воспеть не триумфы Марса, и не разнузданность Вакха, и не изобилье Цереры, а победы моего властелина. Ими полнится земля и небо; счесть их труднее, чем звезды или морской песок.

Поэтому голосом, подобающим моему скромному состоянию, не боясь упреков, не как поэт, но как влюбленный, воспою я свою даму. И, обойдя молчаньем то время – как будто его не бывало, – когда Любовь, может быть несправедливо, казалась мне мученьем, – чтобы одарить надеждой тех, кому она мученье теперь, и возрадовать тех, кто счастливо владеет сим благом, – я на свой лад расскажу о сокровищах, какие мне, недостойному, были явлены на земле. И да внемлют мне любящие, до прочих мне нет дела, пусть предаются своим заботам.



II

Орфея встарь подвигнувшая сила

сойти за Эвридикою в Аид

желанную подругу возвратила

тому, кто улестил угрюмый Дит

своей кифары сладостным звучаньем;

святая сила мне теперь велит,

исполнившись и дерзостью и тщаньем,

твой, Цитерея, восхвалить завет

и твой чертог прославить величаньем.

Во имя Неба, где среди планет

сияешь ты, прекраснее стократно,

чем та, которой Феб [10] дарует свет;

и ради Марса, чья беда понятна,

и бедного Энея, и того,

кто всех тебе милее [11] , вероятно, —

от Мирры получила ты его;

и в честь огня святого, чей служитель,

пою причину пыла моего,

когда твоя счастливая обитель

за Солнцем, где живет могучий бык, [12]

Европы легковерной похититель,

ты позаботься, чтобы я постиг

с достойной силой сил твоих истоки,

и сообразный чувству дай язык,

который бы достигнул подоплеки

и описал божественность твою,

дающую столь дивные уроки.

Еще Эроту славу воздаю

и стрелы золотые и победу

над Аполлоном радостно пою;

прошу его, счастливца-непоседу,

я ради нимф (но вряд ли хоть одна

такому приглянулась сердцееду

или в любовный список внесена),

молю его и нощно я и денно

в моем убавить сердце пламена

от пылких стрел – иначе непременно

зажженный ими сладостный недуг

меня дотла испепелит мгновенно.

Пускай уж лучше повествует дух,

не побежденный страхом и свободный,

то, чем пленились и глаза и слух.

А ты, что красотою благородной

нежна, ясна, прелестна и славна,

благая донна, светоч путеводный,

кому душа верна и предана

настолько, что не мыслит о награде

и счастьем среди мук упоена,

моли богов – твоих молений ради

все ниспослать готовы небеса;

но ты проси не о земной усладе,

а чтобы тот, кому твоя краса

огнем неутолимым сердце гложет,

твои сумел восславить чудеса.

Ужели кто из олимпийцев может

божественной такой не внять мольбе?

Любой бессмертный тотчас же предложит

среди бессмертных место и тебе,

и ты тогда из горнего чертога

ко мне склонись и призови к себе;

хоть значу я не очень-то и много,

но без тебя мне и надежды нет;

пребудь со мной, опора и подмога,

подай мне благодетельный совет,

а я, руководим твоим указом,

прославлюсь между тем на целый свет.