Круг   ::   Городсков Антон

Я напрягаю зрение, чтобы как можно лучше разглядеть ее, чтобы запечатлеть каждую черточку, чтобы вспоминать ее вновь и вновь. Когда все вокруг покажется мне мерзким и недостойным взгляда, только память о ней способна будет спасти мой звереющий рассудок. Hо, что это? Мелодия неожиданно смолкает и лира опускается, роняя затухающий звук. Она смотрит на меня... Она меня видит... Hо что, что в ее глазах? Страх? Hет. Презрение? Hет же! Увидеть, я должен увидеть ее глаза! И если взгляд ее приказывает мне умереть, я умру в одночасье, но если он велит жить, ни кнут, ни огонь, ни меч не смогут уже меня уничтожить. Ее взгляд... - Трогай! Удар.

Я ненавижу этот миг, когда храм моей преступной любви удаляется от меня и исчезает в лабиринтах городских улиц, когда вновь у меня отнимают право созерцать прекрасное. Эй, ты, погонщик скота! Бей сильнее, чтобы дух вон! Бей, не жалея сил! Заглуши мою боль... Разве я чужд прекрасного? Разве я не могу, как эти полубоги, оценить тонкий аромат розы и нежный шелк ее лепестков? Разве не замирает мое сердце при виде величественных скульптур, которые с незапамятных времен населяют улицы этого божественного города и уже сами кажутся его жителями? Чем я виноват? Лишь тем, что родился уродливым, что по законам этого мира считается самым страшным преступлением? Они говорят, что бог метит тех, кого назначил в рабы. Править должны лучшие, и это будет прекрасная раса! Уродливому нет места под солнцем. О, да! Они прекрасны собой, эти изверги, что стегают бичом "помеченных богом", уподобляя их животным. Их тела совершенны, их взгляды горды, их голос музыкален и чарующе великолепен, когда они говорят друг с другом, но едва они снисходят до обращения к нам, как голос этот превращается в звериный рык. О, эта бесконечная пытка красотой! Как незаметно летит время, когда взгляд падает на творение одаренного мастера, когда невольно он следует каждой черточке и каждому штриху, когда, словно завороженный, ты внимаешь ему; но, боже мой, как невыносимо больно, когда, пробуждаясь от сладкого наваждения, ты вновь обретаешь себя и с невыразимым ужасом осознаешь всю пропасть между собой и тем магнетически притягательным существом, что воплощено в картине или скульптуре! Как бы я хотел однажды войти в мастерскую живописца и робко, почти безо всякой надежды попроситься к нему в подмастерья, чтоб только иметь возможность видеть его труд, наблюдать, как бесформенные краски ложатся на холст и превращаются в леса, озера, водопады, в бескрайний океан, за горизонтом которого мне никогда не бывать. А после... После взять кисть, и, следуя школе мастера, отобразить мир таким, каким его вижу я. А вижу я его прекрасным! Какой чудовищный контраст... Я помню, как еще ребенком впервые, таясь от окружающих, где-то в пыльной пещере на стене нарисовал углем цветок. Он получился совсем не таким, каким я его задумал, но он был мне ужасно дорог, ибо в первый раз я сделал это сам. Это было страшно, поскольку это был маленький бунт, но я думал, что никто об этом не узнает, но нет! Это видел другой мальчишка, такой же раб, как и я, такой же проклятый и несчастный уродец. Зачем же он донес на меня? Я тщетно пытался понять и не мог. Hадсмотрщик долго и с удовольствием хлестал меня кнутом, но это оказалось не самой страшной карой. Он заставил стереть мой цветок... Я умолял его, я готов был вынести еще тысячу ударов, но он был беспощаден. Что бы они сделали со мной, когда бы узнали, что я тайком учился читать! Спустя несколько дней я встретил того раба, прижал его к стене, и, задыхаясь от злобы, крикнул ему в лицо: - Зачем? Он вжался в стену и задрожал, как осиновый лист. Мое проявление воли потрясло и обескуражило его. Он смотрел на меня как на господина и оправдывался, с трудом шевеля губами от ужаса.