Бог Александрова – либеральная свобода. Свобода выбора всего – от мата до порнухи, свобода принятия самостоятельных решений, начиная от детского садика. А запрещать, мол, — будет ещё хуже.
Свобода – это осознанная необходимость зажать себя, или оторвать от себя ради высокого. А какой же эгоист способен на это. У него такой необходимости нет.
Архангельский не возьмёт в толк того, что вся человеческая культура, в коей он считается явным авторитетом, зиждется на преемственности и воспитании младшего поколения старшим. Вплоть до розог иной раз. Потом тот детсадовец благодарить будет, что выпороли и научили несмышленыша вовремя.
А индивидуал, разбирающийся в порнухе с детства, спасибо никому не скажет. Он матом с детства разговаривать будет. И мат приживется в обществе уже в следующем поколении. Да уже приживается: иду тут по парку, а впереди мальчик с девочкой, разговаривают о любви… матом.
Архангельский говорит: ну что ж… давайте хотя бы узаконим и окультурим мат…
Нет уж: давайте поддерживать идею неприемлемости мата в обществе.
Личность становится способной работать над собой только под положительным влиянием разумно консервативного старшего поколения. А без такой строгой опеки получится поколение хунвэйбинов или стражей исламской революции, т. е. диких зверьков, ну, накачанных пердежом интернета, понимающих только анархическую, эгоистическую свободу. И какая тогда получится, к примеру, наша российская армия, из этих, свободных?
Поневоле восплачешь о твердой руке государства. И тут Лукашенко сто раз прав.
А у нас президент завёл себе твиттер. Ах, мол, какой я современный.
Архангельский напрочь отрицает т. н. официоз 70–х, в том числе, к примеру, охаивает песню «День Победы», что, мол, её «фронтовики не приняли». Это ложь. Вернее, это непонимание современным мальчиком сути того, о чем он робко сейчас задумывается как об «имперском мышлении». Что, мол, неплохо было бы его иметь… что это – высокое… это – Дух…
Ага. Запел. Так ведь и имперское мышление, и дух народа воспитываются преемственностью и уважением к делам предков. А эти… дети перестройки считают, что по ту сторону пропасти осталось все худшее. Песни советских лет им, видите ли, отдают нарочитой идеологизированностью.
А для нашего поколения лучших песен и нет. И уж точно, не будет.
Некоторые критики мне сами не нравятся. Вот Бойко, 30–летний физик, ставший критиком. Он в восторге от т. н. поэтессы Алины Витухновской, называет её не иначе как прям генийкой. Я полез читать её бессмертные строки, гляжу: те же «Ают оки, эют юки…»
Все с вами понятно. Куда уж мне, с собачьей мордой. Её вон в тюрьму сажали! Она политик! За нее заступались ведущие поэты! Сам Вознесенский! Сама Мориц!
Дерьмо. При желании и из малоуправляемой Агузаровой можно сделать звезду.
Написано о Витухновской много. Она – вроде как символ самых уж распросамых сва–абодных поэтов, она негативна, она сатанистка, она ниспровергательница…
Если бы все, пусть даже расталантливые, были как она, – мир бы развалился. Критик же, который от нее в восторге, вряд ли будет объективен по отношению к ездовому псу.
А ездовому псу все равно, кого возить за спиной. И этих талантливых болтушек тоже. Они умеют выспренно токовать на площадях ни о чем, об «уничтожении реальности» и «диктатуре Ничто»…
Мы это проходили… нечто эдакое. Это та же Новодворская, только ещё хуже.
Разворчался я что‑то. Да просто оттого, что чую: не примут меня там, в этом эстетическом мире. Я им чужд. И напрасно буду ждать доброго слова от их жрецов.
Почта пустая. Ну, вот пишет мне человек, фанатик авиации: решил в 42 года получить CPL, а пока имеет любительское свидетельство, 42 часа школы на Цессне и 10 часов тренажера Ан-2. Пишет, что читал Ершова «ещё пацаном». Врёт. А просьба у него: мол, в Енисейск на лесопатруль на Ан-2 его не берут, а вот если сам Ершов попросит…
Вежливо пошлю его в сторонку. Во–первых, врёт. Во–вторых, человек не понимает, что без штампа в пилотском о допуске на Ан-2 никто его в производственный отряд не возьмёт и учить там по школьной программе тем более не будет. Вот так я ему и отвечу. Пусть ищет пути и деньги для обучения на Ан-2, такие места есть. И без блата.
Шустрый какой. Развелось их нынче.
Забежал пилот Владислав Братков, принес книжку, чтобы я подписал её киевским испытателям. Гляжу: господи, книга‑то – мои «Раздумья», голубая, первый тираж… Где ж ты её взял? А… ещё тогда в летном отряде продавали… купил. А в магазинах уже не найти… вот, мол, отдаю свою…
Да что же это. Нашел я из своих резервов такую же книгу, подписал и подарил ему лично, а ту, что он принес, подписал Юрию Владимировичу Курлину, с добрыми пожеланиями летному коллективу. И ещё дал распечатку ссылок, где мои книги и методички можно найти в сети. И на словах просил поблагодарить за то, что столь заслуженные люди меня ещё за человека держат.
Царствие небесное и добрая память Володе Менскому, спасибо ему за доброту душевную, что продавал мои книги в отряде.
У Браткова и отец бывший пилот, вертолётчик, и сын сейчас учится в Сасово. Династия. Говорит, в училище все нормально, 120 человек набрали, порядок строгий, но… 20 человек сразу загребли в армию, суки. Зла не хватает на лампасников, сволочей.
А летать они будут на Ан-2, а выпускаться на Л-410, общий налет 150 часов – и вперёд. Ну, дай‑то бог.
Сам же Владислав хвалит Ан-148; вот переучился, едет на тренажер. Всем хочется, чтобы самолет пошел. А пресловутый Супер–пупер… не для наших он условий.
Одно дело – антоновская фирма, мощное гражданское КБ, с традициями, с реализмом. И другое – делать пассажирский самолет на истребительной фирме. Есаян тысячу раз прав: суховцы, бедные, столкнулись с таким клубком проблем, что никакие деньги не спасут. Тут нужен опыт, нужна преемственность, по очкам. А Погосян норовит сразу нокаутом. Он проиграет, а денежки в трубу.
Распечатал и дал прочитать Наде третью часть. Она просмотрела и сказала: тускло, невыразительно, повторы… хуже, чем про Ил-14, и заведомо хуже, чем про Ан-2. Но на потребу – сойдет.
Помня, как критиковала она рассказы из первой части, про Ан-2, как воевала против пафоса и других, по её мнению, неприемлемых вещей… а народ‑то принял, ещё как, – помня об этом, я не впадаю в печаль. Да, я сам заметил, что стал писать суше и торопливее. Но впереди ещё описание ввода в строй и год полетов командиром, там есть о чем сказать. Да и про проделки Шевеля ещё можно добавить.
И надо не забывать, что этот опус я таки пишу на потребу тем, кому не по душе «Ездовой пес». Наде третья часть не очень показалась, а им, может быть, этот мемуар как раз по душе.
Я все роюсь в блогах и архивах форумов, где упоминается моя персона. И делаю интересный вывод.
Там тусуется современная молодежь. Она жизни‑то вообще ещё не знает. А те знания, которые даёт ей интернет, неглубоки и зачастую уродливы. Выводы этих молодых людей поверхностны и рефлекторны, как лай. А я переживаю.
Надо прислушиваться к мнению стариков. Старики меня однозначно признали: Ершов пишет правду, он знает жизнь, он профессионал. И Пономаренко, и Кондаков, и Курлин, и неизвестные мне старые их коллеги, и сорокапятилетние летчики, – Ершова, по крайней мере, уважают. Они осознают, что другого такого авиационного писателя пока в России нет.
Вот для стариков я и кропаю своего «Таежного пилота», и они узнают там себя, свою молодость.
А молодежь… да ей пофиг. У нее другой жизненный императив: бейся за жизнь, делай бабки! Любым способом! Как на Западе! Какие там ещё замшелые псы…
Те же отдельные представители молодого поколения, кого ещё трогает ездовой пес, скорее всего выродки, недовоспитанные нынешним временем. Они романтики, они пока веруют. Впереди у них ещё много разочарований. А так как стариков–пенсионеров у нас в стране треть населения, а молодежи‑то… раз–два и обчелся, то я и биться в её сердца не буду. Я уже сказал свое слово: «может быть, это будешь ты». А теперь могу внутри себя добавить: «скорее всего, не будешь».
Я ведь писал, вдохновляемый верой в лучшее. А теперь этой веры все меньше; вижу я, что гнить будем долго и безрезультатно, а общество тем временем выродится. Так буду писать хоть для стариков. Я сам такой.
Открыл свои старые «Рассказы ездового пса». Прочитал про Шевеля… и дошло, ярко открылось: да я же уже явно деградирую! Я уже так ярко, цветисто, раскованно ничего больше не напишу. Груз последних прожитых лет, переживания, связанные с творчеством, да эта обязаловка обратной связи, да отзывы и критика, – все это заставило меня ещё крепче сжать губы. И из этих губ вырвываются теперь скупые, тощие, серые слова.