Маленький офицер   ::   Пантелеев Алексей Иванович

Это нищие, которые притворяются калеками, чтобы разжалобить баб.

- Нет!!! - вдруг закричал я.

И остановился. И еще раз во весь голос закричал:

- Нет! Нет! Не-е-ет!!!

- Ты что? - сказал папа. - Ты что кричишь? С ума сошел?

Он взял меня за руку.

- Идем. Люди смотрят.

Но я не мог идти. Что-то со мной случилось. Не шли ноги. Никогда раньше со мной такого не бывало. Отец пробовал вести меня, но я, как связанный, повис на его руке. И худо мне стало, закружилась голова, скрутило что-то в животе.

- Меня тошнит, - провякал я, вцепившись в папину руку.

- Эх ты, - сказал папа.

Он оттащил меня за угол. И там, на газончике, у ограды дворцового сада, меня стошнило. Отец постоял, подождал, дал мне чистый платок.

- Ну что, легче стало?

- Да, благодагю вас, - простонал я.

- Идти можешь?

- Кажется...

На Невском отец подозвал извозчика, подсадил меня на сиденье. Извозчик спросил адрес, почмокал губами, пролетка дернулась и мягко покатилась по торцовой мостовой.

Отец слегка придерживал меня за плечо. За всю дорогу он только один раз спросил, лучше ли мне, и я сказал, что да, лучше, хотя как раз в эту минуту мы проезжали мимо Пажеского корпуса, а напротив был Гостиный Двор, и мне опять вспомнился этот стрелок, и опять меня стало давить и мутить. Но я сжал зубы и справился с этой гадостью.

На Фонтанке, пока отец расплачивался с извозчиком, я юркнул в вороте, добрался до подъезда и, хватаясь руками за перила, поднялся на второй этаж. Мне было стыдно смотреть отцу в глаза. Но, как мне показалось, и ему тоже почему-то было стыдно.

Маме ни он, ни я ничего не сказали. Уйдя в детскую, где Вася и Ляля шумно играли в лошадки, бегали и звенели бубенчатыми вожжами, я сел за парту, хотел вынуть книгу, но в эту минуту пришла горничная Стеша и сказала:

- Вас папочка зовут.

Скинув свой защитный френч и повесив его на спинку стула, отец сидел за письменным столом, курил и поигрывал серебряной почерневшей вставочкой.

- Ну как? - сказал он с какой-то кривоватой усмешкой.

Я осторожно прикрыл дверь, подошел к столу.

- Хогошо. Благодагю вас.

- Очухался?

- Да, - усмехнулся я так же кривовато.

- Я вот что хотел, - сказал отец, покашливая, постукивая вставочкой и глядя куда-то в сторону, за окно. - Вообще-то, ты знаешь, всякие бывают чудеса на свете. У нас, например, в полку один полячок, тоже лет четырнадцати-пятнадцати, до унтера дослужился...

Я стоял, опустив голову, и, не глядя на отца, старательно выковыривал ногтем канцелярскую кнопку, которой был пришпилен к столу отставший уголок зеленого ломберного сукна.

- Ты что там? Оставь! - рассердился отец.

Я испуганно посмотрел на него и опустил руки по швам.

- Понял, что я сказал?

- Я не кручу.

- Я не об этом. А я о том, что, черт его знает, может быть, и в самом деле не стрелок этот твой маленький подпоручик. А? Как ты думаешь?

Я опять опустил глаза.

- Я тебя спрашиваю.

- Я не знаю, - сказал я.

- Ну, в общем, шут с ним, с этим подпоручиком, - сказал папа. - Я не о нем хотел... Я вот о чем. Скажи мне честно: ты на войну пойти мог бы?

Я вздрогнул и поднял глаза.

- Да. Мог бы.

Теперь и он смотрел на меня. Мне казалось, что глаза его слегка заблестели, повеселели.

- Не испугался бы?

- Думаю, что нет.

- А ранить могли бы тебя?

- Могли.

- Еще бы. На войне это, ты знаешь, раз-два. А теперь скажи: без руки, без ноги ты милостыню просить пошел бы?

- Нет, - ответил я, не задумываясь.

- Вот, брат. В этом весь вопрос. Русский офицер, да и не только русский, а и вообще всякий благородный человек христарадничать не станет. Даже если ему и очень худо придется.

- Да, - сказал я. - Я ведь тоже немножко удивился.

- Чему удивился?

- А что мальчик этот деньги собигает.

- Поди сюда, - сказал папа.

Я подошел. Он обнял меня и поцеловал куда-то в висок.