Мост   ::   Погодин Радий Петрович

Солдат Алексеев был старше солдата Егорова на год, но показывал себя совсем взрослым, чересчур умным, и, если бы не смеялся сам над собой, бока намять ему было бы в самый раз для пользы, тем более физической силой Гога не обладал, слова "гудют" и "пужают" произносил сознательно для Васькиного унижения.

- Имей в виду, на нашей земле немцы дух испустят, - заявлял он, как большой стратег. - Не истребятся - так думать ошибочно, не окочурятся так думать и вовсе глупо, не дадут дуба, не сыграют в ящик, но испустят дух.

- Где испустят? - спрашивал его Васька. - Где нос затыкать, прямо здесь или, может быть, неподалеку?

- Твой вопрос мелкий и непринципиальный, - отвечал Гога. - Можешь иронизировать для веселья своей слабой башки - я тебе прощаю, потому что главное - знать истину. Увидеть в себе Путь Реки.

Этот Гога любил выражаться туманно. Еще он любил лежать на спине, задрав гимнастерку и нательную рубаху к горлу, чтобы загорал живот. Они без конца грызли морковку, которую таскали на близко подступающих огородах. В морковке, по уверению Гоги, было полно каротина, который является провитамином "А", но, чтобы он превратился в полноценный витамин, необходимо было воздействие солнца.

Василий ему не верил - грызя морковку, гимнастерку не задирал.

- Русь - вода! - восклицал Гога, глядя после бомбежки в реку. - Ее нельзя ни сломить, ни согнуть, ни раздавить. Огнем можно выпарить. Но она опять прольется на свою землю.

- Ты, Гога, архимандрит, - говорил Васька, пытаясь соответствовать Гоге замысловатостью выражений.

Гога хохотал. Он хохотал так, словно, вынырнув из глубокой воды, взахлеб дышал, будто хохот был нужен ему, чтобы не помереть.

- Комсомолец я.

- Тебя по ошибке приняли. Ты архитемнила, сатанаил, циник и скоморох.

- Если ты объяснишь, что такое сатанаил.

- А вот по носу дам...

Солдат Егоров читал мало, он занимался греблей, азбукой Морзе, подвесными моторами, кажется, приемами самбо и введением в парашютизм.

- Если не прекратишь ржать, я тебя всерьез ушибу, - сказал он Гоге.

Гога тут же полез обниматься, и ушибить его было бы - ну, не совсем справедливо.

- Как тебе не стыдно. Немец прет. Беженцы прут. А ты ржешь, как конь. Я думаю, нехорошо это.

- Нехорошо, - согласился Алексеев Гога и пошел вниз к реке пить воду, а по мнению Васьки Егорова - чтобы оторжаться в уединении. Такой хохотун, так и хочется дать ему по соплям, но что-то мешает - война, не до мелких обид. И еще больше хочется дать ему по соплям: война, повсеместное отступление, ком в горле, слезы, а он ржет. И брови у него розовые.

Тихо было, и Васька Егоров услышал разговор в окопе через дорогу:

- Семен, дал бы ты этому визгуну по шее. И регочет - чего регочет?

- Того... Смерть чувствует. Она ему вроде щекотки.

- Не врешь?

- Не-е.

И замолчали. Они, те двое, все больше молчали.

Утром, когда Васька сказал Алексееву Гоге о своем дне рождения, Гога долго смотрел куда-то мимо Васькиного уха - вдаль, задирая бровь розовую.

- Это дело нужно отметить.

- Чем? - спросил Васька.

- Заберемся на арку, на самую верхотуру, и оттуда крикнем: "Ваське Егорову восемнадцать сегодня стукнуло - стал мужиком Васька!"

- Не стал. Где тут станешь?..

- По Конституции.

- Какая теперь Конституция - война.

- А за что же воюем? - спросил Гога.

Васька смешался:

- За Родину.

- Вот и залезем на арку моста и посмотрим с нее на Родину.

Не было в то утро ни одного эшелона и почему-то беженцев не было, иначе Васька Егоров на такое сумасбродство вряд ли решился бы.

- Тут и полезем? - спросил он, то ли еще раздумывая, то ли уже согласившись.

- Зачем тут? Пойдем на центральный пролет. Там арка самая высокая и середина реки.

Мост был трехпролетный, арочный, клепаный.

По всей арке шли стальные ступени. Васька сообразил, что конструктивной роли они не играют, но необходимы для сборки, покраски, контроля и, если нужно, ремонта.

Алексеев Гога шел впереди.