Мы идем на Кубу   ::   Коржиков Виталий

- Век бы в каюту не заходил!

Рядом, откуда ни возьмись, появился боцман.

- А тебя что, кто-нибудь в каюту гонит? - спросил он. - Я могу дать работы, хоть до утра здесь дыши!

И в самом деле: выдал нам по ведру, бухнул в них по пачке стироли и показал на грузовые стрелы:

- Чтоб к вечеру блестело!

Мы уселись на стрелы верхом, обхватили коленями их железные шеи, привязали бечёвкой вёдра впереди и почувствовали себя как настоящие наездники. В уши бубнил солнечный ветерок. Рослый курил папироску, и дым по ветру залетал за плечо.

Мы драили изо всех сил. Шеи у железных скакунов постепенно становились ярко-жёлтыми, а наши спины - мокрыми. Рослый то и дело оглядывался на меня, поправлял берет и снова налегал на работу. А я поглядывал на него и подмигивал: кто кого обскачет!

Мы словно летели наперегонки друг с другом и с морем.

Впереди нас вспарывали зелёную воду дельфины, а по бокам, вылетая из-под борта, вспыхивали крыльями стаи летучих рыб.

Вдруг Рослый перегнулся через борт и замахал рукой.

- Сюда, сюда! Тортила! - почти зашипел он. - Во какая! И ещё одна! Гляди, гляди!

- Чего глядеть-то? Какая Тортила?

Я подошёл к нему. Прямо у борта на волнах покачивалась громадная черепаха. Жёлтый панцирь то погружался в воду, то выныривал. А сзади гребли лапками маленькие черепа-шата. Целая черепашья эскадра.

- Стой! Куда лезешь под пароход! - крикнул Рослый. Черепаха перестала грести и удивлённо выставила голову: кто это, мол, кричит ей? Высунули голову и маленькие черепашки. Волна отбросила их от судна, но черепашки бросились снова вперёд. Старая бывалая Тортила осталась в стороне. Недоумевая, она глядела, как маленькие неразумные черепашата лезли прямо на пароход и отлетали от него.

- Ну и громадина! - удивился Рослый. - На такой бандуре верхом можно океан переплыть. Поднял парус и жми!

Пароход прошёл мимо черепашьей эскадры. Маленький храбрый черепашонок двинулся было следом, но тут же отстал.

ПУСТЬ СВЕТЯТ ЯРЧЕ

Дельфиньи спины то и дело мелькали впереди. В лицо нам бил ветер. Мы красили, а пароход всё приближался к берегу. Сквозь дымку уже голубели горы Калифорнии с пальмами на склонах. В синеве колебались рыбацкие шхунки. Светлые, лёгкие. Рослый поглядывал на берег, на лодки и насвистывал мексиканскую песню.

Тут за спиной весело крикнул боцман:

- Ну, как дела? Работаем?

- Работаем!

- Добро!

Боцман поманил меня пальцем и показал на берег:

- Видишь?

- Вижу.

- А серп и молот видишь? - Боцман показал на трубу парохода.

- Вижу.

- Хватай чистоль, суконку. И надраить так, чтоб на всю Америку светило! Ясно?

Добро! Забрался я на трубу, сел на подвеску. Океан вокруг раскинулся синий-синий. А я у него на самой макушке. Стал суконкой изо всех сил герб натирать. Что ни минута, всё ярче он горит, словно огонь изнутри пробивается. Солнце мне всеми лучами помогает.

Вдруг от берега к нам белое пятнышко покатилось. Шхун-ка. Приплясывает на волне, в голубой воде отражается. Мачты все белые. Когда совсем подошла к нам, к её борту подбежали люди, сорвали с головы сомбреро и стали махать. А один мальчишка, весь чёрный, забрался на бак и кричит:

- Салюд, совьетико!

А сам приплясывает и рубашкой над головой, как флагом, размахивает.

Только вдруг на шхунке распахнулась дверь рубки и на порог вышел человек. Заспанный, заросший весь, даже мне видно, борода колючками. Подошёл он к рыбакам, одного тряхнул за плечо, на другого посмотрел исподлобья. А на негритёнка как прикрикнет и хлопнул ладонью о поручень. Хозяин!

Разошлись рыбаки по местам. Шхунка развернулась и стала уходить. Грустно, тихо. На волну приподнимается, словно оглядывается.

Долго сверху она мне виделась. И уже издали рассмотрел я, как над кормой вскинулись вверх несколько сомбреро.