Непослушный мальчик Икар   ::   Яковлев Юрий

Он перемахнет через горы - и война будет выиграна.

Потом Микоше почудилось, что он уже перемахнул через горы, но никак не может посадить машину. И она висит в воздухе. И будет так висеть без конца, потому что Микоша забыл, за какой рычаг надо дернуть. Микоше стало нестерпимо больно от сознания, что он теперь всегда будет висеть в воздухе и не сможет сообщить белым пилоткам, что черные идут в обход по горной тропе.

И тут Микоша услышал голос друга. Почувствовал его руку на плече. Павел пришел на помощь в самый трудный момент, когда Микоша висел между небом и землей. Микоша спросил:

- Что делать?

Павел ответил:

- Ты все уже сделал. Покалечил машину. Мне теперь голову снимут.

И сразу двигатель заглох. И наступила тишина - сильная, как Удар.

5

Вот уже второй день Микоша сидит под домашним арестом.

В маленькой комнате на втором этаже. Толстый кривой ствол дикого винограда добрался с земли до окна и окружил его широкими листьями, сквозь которые солнце кажется зеленым. Из окна видна синяя полоска моря. Виден двор с бочкой для дождевой воды. Бабушка, как грибы, собирает Алькины игрушки, разбросанные по двору. Все замерло, погрузилось в безжизненную тишину. Только в ушах шумит, словно все шумы набились в Микошину голову и от них болит голова.

И нет арники. И ничего не известно: как военная игра, как Шуренция, как Павел... Бабушка шепнула Микоше, что Павла, наверное, отдадут под суд за халатность. Микошиной же судьбой дед распорядился так:

"Подлечить и отправить к матери на Север. Хватит с него "пещерного жителя".

В комнате жарко. Никакого движения воздуха. Микоша лежит в трусах на кровати. Он как пантера - в бурых пятнах йода. Болит голова. И колючее шерстяное одеяло жжет, как раскаленная галька.

Хотя бы приплыла печальная рыба-солнце. Хотя бы спросила:

"Ты... жив? Я думала, ты поломал ноги... У тебя крепкие кости..."

Микоша сел бы на кровать и сказал бы:

"Плохи мои дела, Шуренция. Бык поднял меня на рога. Все получается несправедливо. Эсминец "Бдительный" на войне обстреливал занятую фашистами Констанцу, а вчера ночью он пошел ко дну от наших снарядов и ракет... Ты думаешь, мне было легко поднять вертолет? Я знаешь как перетрусил! Но мы с тобой летели. Правда, не долетели. Дед хочет отдать Павла под суд, а он честный и отважный человек. И в отряде космонавтов ждут, когда у него перестанет болеть левая нога... По-дедовски, все это справедливо, а по-моему - несправедливо. Чья справедливость справедливее?

И сколько вообще существует справедливостей, если у каждого своя и нет одной общей?"

Не приплывает рыба-солнце. Не отзывается... Не может приплыть или забыла о Микоше? Дело сделано...

Микоша лежит на спине с широко открытыми глазами. Не глаза, а глазищи. Глазенапы. И ребра проступают наружу, можно пересчитать. Иван Васильевич говорит по-моряцки:

"У тебя все шпангоуты видны".

Шпангоутами называются ребра лодки. А он так называет Микошины ребра. Микоша весь высушенный и прокопченный. И во рту у него сухо. И сердце высохло. И в глазах нет ни слезинки - высохли. А Микоше хочется плакать. Немного. Чуть-чуть. Для самого себя. И ему хочется, чтобы рядом очутилась мама. Этот кусочек сердца, который хочет, чтобы рядом очутилась мама, не высох. Бьется где-то под шпангоутами. И Микоша вспоминает мамин голос, мамины шаги, мамины любимые словечки. И сразу слепящее солнце, зеленое море, горы становятся чужими и холодными. И хочется, чтобы под ногами скрипел синий снег, и сверкали крупные звезды, и возникали праздничные всполохи полярного сияния. Дома легче дышать, дома легче жить...

Ночью Микоша проснулся от свиста. Он поднялся. Поморгал глазами. Сполз с кровати и подошел к окну. Внизу, в лунном свете, он увидел невысокую кряжистую фигуру колхозного летчика.