Непослушный мальчик Икар   ::   Яковлев Юрий

Оно было совсем близко, и широко расставленные глаза смотрели на него в упор.

Микоша растерялся и сказал невпопад:

- Я принес тебе марку с быком.

Никакой марки он не принес!.. Шуренция молчала.

- Скорей уходи в горы, пока часовой спит!

- Не нужна мне твоя марка, - сказала девочка.

- Я не виноват... я думал, он ваш... Он мне голову заморочил...

Пошли, я провожу тебя в горы.

Девочка ничего не ответила. Ее лицо растворилось в темноте.

Послышался шорох. Сдержанные голоса. Потом из сарая выбежал Азаренок. За ним Толя. Неуклюжий заспанный Степа чуть не споткнулся о часового.

- Бегите в кусты! - скомандовал Микоша.

Он закрыл ворота сарая. Степа и Шуренция ждали его, а Толя с Азаренком уже скрылись в непроглядных зарослях дроков. Часовой вздохнул во тьме и откинул голову к стене.

Откуда-то с моря донесся глубокий раскат артиллерийского выстрела.

...Они медленно пробирались по узкой горной тропе, опасливо делая каждый шаг. Впереди - Микоша, за ним - Шуренция. Чуть поодаль, сопя и отдуваясь, шаркал ногами толстый Степа, съевший котелок каши, когда товарищи объявили голодовку. Он, может быть, вообще не пошел бы на горное седло, но страх остаться одному ночью заставил его идти, поторапливал.

Азаренок и Толя пропали. Они, видимо, шли по другой тропе или же дожидались рассвета в надежном укрытии.

Глубокая тьма обступила разведчиков. Она скрыла от ребят горы, кусты, кремнистую тропу, и они шли на ощупь, прислушиваясь к шагам и дыханию впереди идущего. Труднее всех было Микоше.

Перед ним никого не было. Он мог оступиться и упасть с отвесного склона. Микоша весь сжался. Его глаза болели от напряжения, а нога неторопливо нащупывала дорогу. Вероятно, Шуренция и этот бурдюк Степа думают, что ему легко, потому что он "пещерный житель" и ему знаком каждый изгиб дороги, каждая выбоинка.

Ничего подобного! Микоша с радостью бы остановился, закрыл глаза и сел на придорожный камень. Но он шел. Он боялся, что Шуренция заговорит о сухом дубе.

Иногда, споткнувшись о ребристый корень, Степа тихо бормотал:

- Ничего себе игра! Ничего себе игра...

- Не хнычь! - тихо прикрикивала на него Шуренция.

Рядом скрипели древесные лягушки. Шуршали крыльями ночные птицы. А издалека, со стороны моря, доносились глухие орудийные раскаты и короткие вспышки обжигали край неба. Там шла своя военная игра. Микоша остановился, прислушался и через плечо сказал Шуренции:

- Артиллерия бьет по "Бдительному"... Иван Васильевич не спит.

- Почему бьет? - спросила Шуренция, в темноте натыкаясь на Микошино плечо.

- Так надо, - ответил Микоша и зашагал дальше.

Они шли бесконечно долго. Делали привал и шли дальше. На каждом привале Степа заваливался на бок, засыпал, и его приходилось расталкивать...

Постепенно темнота ослабла. В ней появились невидимые трещинки, в которые просачивался мутный молочный свет. Кромка неба посветлела. И постепенно, как на фотографической бумаге, положенной в проявитель, стали вырисовываться горы, дорога, фигуры идущих ребят.

- Я сбил себе ноги, - тихо пожаловался Степа. - Я посижу.

- Пусть сидит, - пробасил Микоша. - Мы будем возвращаться по этой дороге.

- Сиди! - скомандовала Шуренция.

Степа сел и стал разуваться. Его узкие глазки воспаленно блестели.

- Ничего себе игра! - бормотал он вслед уходящим ребятам. - Но азбуку Морзе я знаю назубок...

Микоша и Шуренция двинулись дальше. Теперь дорога была хорошо видна, и впереди на фоне синеющего неба четко вырисовывался плавный изгиб седла. Микоша оглянулся на Шуренцию. Лицо его спутницы оставалось по-прежнему розовым, и комочки бровей придавали ему непроходящее смешное выражение.

Наконец они очутились на седле.