Салат с кальмарами   ::   Погодин Радий Петрович

Иногда падал... Это у него от гласности. Депрессия. Он по натуре верующий. Причем глубоко верующий. Константин Леонардович говорит: если снова открыть монастыри, душевнобольных станет намного меньше. Особенно женщин.

"Странно, - подумал Скачков. - Алоис - верующий. А впрочем, жил с бабушкой - старой комсомолкой. Наверное, наше зубоскальство по поводу наших порядков его, в общем-то, ранило".

Скачков вспомнил, что Алоис всегда морщился, когда при нем рассказывали политические анекдоты. Оправдываясь, говорил, что чистотой стиля политические анекдоты не могут похвастать, а его утонченную душу это коробит. На самом деле он страдал как верующий, - его совесть взывала к кулакам. Чтобы нам, значит, морду набить. "Может, совесть - функция веры? Черт возьми, прямо какое-то четвертое начало термодинамики. Вера тоже находится в системе разума..."

- Да вы забудьте. Они кому хочешь заморочат голову. Регину жалко. Вы ей понравились. Говорит, все мужики, которые мне понравятся, убегают... Спасибо, что проводили, вон мой стоит, - Анна взяла у Скачкова сумку и побежала к кинотеатру.

Под ногами шуршали листья. На той стороне улицы неярко светились окна домов. Они не тревожили сердце одинокого человека Скачкова иллюзией возможного благополучия. Цвет их, даже оранжевый, был с зеленым оттенком. На этой улице свет фонарей, сочащийся сквозь листву, создавал ощущение близкой воды. Место здесь было такое слегка колдовское, как на южном берегу Тавриды, вблизи гор.

Скачков изучал афишу и не понимал из прочитанного ни слова. Сослуживцы говорили, что фильм Бергмана глубокомыслен и скучен. "Может, мы стали нервными? Может, нетерпеливыми? - подумал Скачков. - Может, нам хочется пойти к психоаналитику? Интересно, привьется в России психоанализ, или это будет смешно? Пошел к психоаналитику, а он - баба... Или: муж, жена и психоаналитик. Муж и говорит: "Кто там под кроватью?"

Небо над городом хоть и потемнело, но все еще опалесцировало. Где-то за домами в заводских районах крутились колеса, урчали шестерни. Там, в таинственных котлах, делали из какого-то мяса колбасу "Прима". "А что, если "Прима" является причиной участившихся психических заболеваний? Или все-таки что-то другое?.."

Показалось Скачкову, что в его душе затвердевают звуки колоколов и челесты, превращая ее в довольно прочный и вполне приличный фоноформ. "Все мы фоноформы". Но мысль о том, что совесть есть функция разума, не давала его душе успокоиться и отвердеть. Она его злила. Она его ранила. Чего-то лишала. Он казался себе идиотом, невеждой. Не мог он с этим тезисом примириться, как и с тем, что после смерти уже ничего не будет. Ему хотелось, чтобы совесть была чем-то высшим и обязательным, как желание любви святой. Этаким ангелом-хранителем, белокрылым и миловидным. А тут моряк-пуговичник, женщина-синяк, японцы, гололобая дама.

- Желания духа! При ближайшем рассмотрении все они оказываются желаниями тела.

Скачкову мешала мушка в глазу. Он и мигал, и глаза кулаком тер - не сразу понял, что смотрит на девушку, стоящую под фонарем. Она притягивала его взгляд - усиливала его раздражение. Он чертыхнулся. Вернулась простая и благостная мысль: "Занять бы денег да сбегать в ресторанчик, полакомиться шашлычком..." Но мысль эта не обладала энергией, какая выбрасывает в таких случаях человека на поиск денег хоть среди ночи. Он снова посмотрел на девушку под фонарем. Что-то в ней было классически трогательное, что-то в фигуре и ногах... "Она похожа на девочку в маминых туфлях", - вдруг сообразил он. И это сравнение как бы сблизило их, сделало естественной возможность заговорить с ней.

- Скажи, ты согласна, что совесть есть функция разума?

- Не живота же.

- Тогда цивилизация - продукт совести.