Жмурик-проказник   ::   Веркин Эдуард

И зачем-то сунул Выключатор себе в карман.

Половина второго этажа была отпущена под крошечные гостевые комнаты, их было четыре штуки. В первой разместились Чугун и Радист. Чугун улегся на кровати, а Радист расположился на полу, на голых досках — для развития внутренней твердости. Во второй — Доход и Гундосов. Они тоже должны были спать на полу — для закаливания характера и укрепления воли.

В третьей комнате устроилась Тоска, а в четвертой я.

Спал я хорошо. Правда, ночью на меня по неизвестной причине чуть не упал канделябр, но это были мелочи жизни.



Глава 4. Отрицательная плавучесть

Следующее утро началось неудачно.

— Давай, давай, фиксируй движение! — орал Чугун. — Фиксируй тело в верхнем положении, кишка!

Я выглянул в окно. На ветке почти прямо напротив моей комнатушки болталось тело Гундосова. Сначала я решил, что Гундосов решил от нечего делать повеситься, и уже даже собрался бежать его спасать. Но Гундосов начал вращать глазами, и я понял, что Гундосов просто висел и с красным от напряжения лицом фиксировал движение.

Под деревом стоял Чугун в голубой тельняшке. В руке у Чугуна была палка, этой палкой он колотил по пяткам Гундосова с целью придания Гундосову оптимизма.

Оптимизма у Гундосова, судя по красноте гундосовских пяток, не хватало.

— Привет, Чугунов, — сказал я. — Зверствуешь понемногу?

— Ага, — Чугун отвесил Гундосову еще по пяткам, после чего Гундосов нашел в себе силы подтянуться еще раз. — Только строгостью можно вбить в головы подрастающего поколения светлые идеалы физического совершенства.

— Ну-ну, физкульт-привет, — сказал я и спустился вниз, к озеру.

На озере укрепляли здоровье Радист и Доход. Они ныряли под воду, задерживали дыхание, потом выныривали, вентилировали легкие и бранились по поводу того, кто дольше просидел под водой. Раздетый Доход оказался не таким уж доходом. Я бы даже сказал, наоборот — был он здоровым, даже больше чем здоровым. Мне вспомнилось, что вчера он таким не был. Но я решил, что мне в самом деле лишь вспомнилось.

Тоска сидела на песке. Она развела маленький костерок и жарила на прутике огромную красную сыроежку. Рядом на воткнутых рогатках сушились длинные полосатые носки.

— Привет, квакушка, — сказал я. — На баобаб устало взгромоздясь, покушать беззаботно собралась?

— Привет и тебе, чудачок, — ответила Тоска. — Что надобно?

— Ты неправильную сыроежку жаришь. Красные сыроежки в пищу употребляют лишь юные людоеды, приличный человек кушает сыроежки белые, в крайнем случае желтые. Красные сыроежки могут быть ядовитыми.

Тоска хмыкнула, достала из огня гриб, демонстративно откусила кусок и вернула шляпку обратно в костер. Прожевала, проглотила и сказала:

— Подумаешь, ядовитые. Японцы вообще ядовитую рыбу рубают. К тому же бояться смерти — удел примитивных личностей. Вроде Гундосова, вроде моего брата. Они очень боятся смерти. Я не боюсь.

И Тоска отъела еще кусок от сыроежки, прищурилась и ткнула в меня прутиком:

— Классная у тебя майка! Кто изображен? Твой папа?

— Не, другой родственник.

На самом деле на майке у меня был отпечатан Феликс Дзержинский, глава Всероссийской чрезвычайной комиссии и мой тезка. Феликс Дзержинский смотрел с майки прямо в душу и говорил: «Враг не спит!» Правда, поскольку майка была эксклюзивной, я внес в образ Феликса Эдмундовича некоторые изменения. Вложил в руки Дзержинского самурайские мечи, под плащ пристроил блестящую броню, на руки надел шипастые налокотники.

— Классный у тебя родственник! — Тоска отгрызла от своего гриба еще кусок. — Сразу видно, что крутой чувачок. С ножиками. В город вернемся, ты мне тоже такую майку заделаешь.

— Лады, — согласился я. — У тебя только носки подгорели.