Бег времени   ::   Андреев Кирилл

Аннотация: Предисловие к сборнику «Фантастика-1963».

---------------------------------------------

Кирилл Андреев

Бег времени



Когда после поездки по Сибири возвращаешься в Москву, все время не можешь отделаться от ощущения, будто побывал в будущем. Реактивный самолет летит в стратосфере; похожие на льдины в ледоход, далеко внизу лежат облака. А когда посмотришь в верхнее хвостовое окно, то видно темно-фиолетовое небо, на котором одновременно сияют косматое малиновое солнце, ясный серп луны и почти уже немерцающие звезды. И тогда видишь, что живешь на довольно-таки небольшой и плоской планете, которую первый в мире астронавт увидал всю сразу — в голубой дымке, переходящей в черноту, — и все же гораздо более великой и удивительной, чем это казалось в детстве.

Время не движется на этой реактивной машине времени: самолет вылетает из Омска в шесть часов утра и прилетает в Москву тоже в шесть — провожает его все то же утреннее солнце. А когда видишь выступающие из стелющейся ночной мглы высотные дома, лишь до колен погруженные в облака, а выше омытые светом, с затаенным вздохом любуешься ими не потому, что они красивы, но потому, что они тоже наше грядущее: они будут стоять и в третьем тысячелетии.

Но мы бессильно опускаем перо, когда перед нами предстают эти чистые, светлые, просторные дали грядущего: мы не можем войти сквозь широко распахнутую дверь в великолепный новый мир, полный красок, движения и жизни. Представители старшего поколения, безжалостно рассеченного капитализмом на «гуманитариев» и «реалистов», мы уже не можем сложить обе половины разорванного мира. А те, кому выпало редкое счастье собрать вместе то и другое, заплатили за это таким огромным трудом, что на творческий синтез им почти ничего не остается.

Мир не становится старше с каждым столетием.

Наоборот, он сейчас юн, как никогда. Мы учили когда-то, что Азия древняя, а Африка не знает времени. Сейчас же они бушуют и расправляют плечи с гомерическим великолепием.

Детское сознание обладает поразительной силой целостного восприятия. Там, где взрослые анализируют, расчленяют, ребенок не рассуждает, а вбирает в себя все сразу: цвет, звук, запах, материал, движение и, главное, то, ради чего все вещи существуют. Не случайно поэтому на детских рисунках выделено главное, чем живут вещи: солдат состоит преимущественно из штыка, бык — из рогов; машина — всегда мчащаяся, потому что иначе утрачивается смысл ее существования; труба извергает дым, как вулкан, иначе она не труба, а тумба. Но за этой рабочей схемой, где выделено главное, скрывается жизнь мира. Вырастая, мы теряем это ощущение. Так иногда, входя в дом, где провел когда-то детство, в сад, бывший некогда макрокосмосом, поражаешься исчезновению того богатства восприятия, которое делало мир ярким и живущим какой-то скрытой жизнью. Равнодушно переворачиваешь камень, под которым когда-то ловил ящериц, с ленивым любопытством глядишь на дерево, бывшее некогда мачтой, капитанским мостиком, медленно проходишь по дорожкам, не вспоминая те тысячи путей — сквозь кустарник, по верху забора, через крышу сарая, — по которым пробирался когда-то. Такое путешествие по приметам детства похоже на воспоминание о первой любви: помнишь все до мельчайших подробностей, по не можешь восстановить самого ощущения.

Это целостное восприятие мира, которое составляет счастье детства и как будто навек утерянное, возвращает нам искусство. В его обобщенных образах мы вновь обретаем всю первоначальную прелесть мира, видим всю силу его жизни сразу, во всех ее звеньях.