Чудный олень вечной охоты   ::   Алексиевич Светлана

А знаете, о чем он просил перед смертью? Единственная его просьба: "Напиши на камне, который будет лежать надо мной, что я был счастливым человеком. Я столько успел: выжил, любил, написал книгу, у меня есть дочка. Боже мой, какой я счастливый человек". Кто-то чужой услышит или прочтет... Не поверит... Клинический, мол, случай... А он был счастливый человек! Он мне столько подарил... Я стала другая... Какая крошечная наша жизнь... Мне и восемьдесят, и сто, и двесте лет мало. Я вижу, как смотрит моя старенькая мама в сад, она не хочет с этим прощаться. Никто не хочет с этим прощаться... Жаль, как жаль, что он такую меня, как я сейчас, не знал... Я его поняла... Я его только сейчас поняла... Вот... Он немножко меня боялся, чуть-чуть боялся. Боялся моей женской сути, какого-то... Не раз повторял: "Запомни, когда мне плохо, я хочу быть один". Но... Я не могла... Мне необходимо было следовать за ним ... (Молчит, что-то додумывая). Жизнь нельзя очистить до смерти, чтобы вот она была чистая, как смерть. Вот, когда человек становится красивым, какой он есть. К этой сути в жизни, наверное, немыслимо пробиться. Приблизиться.

... Когда я узнала, что у него рак, я всю ночь лежала в слезах, а утром помчалась к нему в больницу. Сидел на подоконнике, желтый и очень счастливый, он всегда был счастливый, когда что-то менялось в жизни. То был лагерь, то была ссылка, то потом началась воля, а вот теперь еще что-то такое... Смерть как воля... Как перемена...

- Боишься, что умру?

- Боюсь.

- Ну, во-первых, я тебе ничего не обещал. А,

во-вторых, это будет дома и не скоро.

- Правда?

Я, как всегда, ему верила. Тут же вытерла слезы, и убедила себя, что мне опять надо ему помочь. Больше не плакала... Приходила утром в палату, и тут начиналась наша жизнь, то мы жили дома, а теперь живем в больнице. Полгода еще прожили в онкоцентре...

Не могу вспомнить... Так много говорили, как никогда, целыми днями, а вспоминаются крохи... Отрывки...

Он знал, кто на него донес. Мальчик с ним занимался в кружке Дома пионеров. Написал письмо. То ли сам, то ли заставили: ругал товарища Сталина, оправдывал отца, врага народа... Ему следователь это показал... Всю жизнь Глеб боялся, что тот узнает, что он знает, однажды даже хотел его вспомнить в своей книге, но потом ему передали, что у того родился неполноценный ребенок, и он побоялся - вдруг это возмездие. У лагерников свои отношения с доносчиками... С палачами... Они часто встречались на улице, так получилось, что мы даже жили рядом... Глеб умер, и я рассказала нашей общей подруге... Она не поверила: "Н.? Не может быть, он так хорошо говорит о Глебе, как они дружили в детстве. Плакал на кладбище". Я поняла, что не должна... Не должна... Есть черта, которую человеку опасно переступать... Все, что написано о лагере, написали жертвы. Палачи молчат. Мы не умеем их различить среди других людей. Вот... А он не хотел... Он знал, что для человека это опасно... Для человека...

Он привык умирать с детства... Не боялся этой маленькой смерти... Бригадиры-блатные продавали их пайки хлеба, проигрывали, и они ели битум. Черный битум. И погибали, склеивался желудок. А он просто перестал есть, только пил. Один мальчишка побежал... специально побежал, чтобы застрелили... По снегу, под солнцем... Целились... Стреляли... Весело... Как на охоте... Как в утку... Застрелили в голову, приволокли на веревке и бросили... Там у него страха не было... А здесь нужна была я...

- Что такое лагерь?

- Это трудная работа.

Слышу... Как будто слышу его голос...

- Выборы. Даем концерт на избирательном участке. Я - конферансье. Выхожу на сцену и объявляю: выступает хор. Стоят политические, власовцы, проститутки, карманники, - и поют песню о Сталине: "И летит над просторами дальними наша песня к вершинам Кремля".

Заходит с уколом медсестра: "У вас уже красная попа. Места нет.