Гоголь   ::   Соколов Б В

За исключением "Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" все повести кончаются гибелью героев: умирают Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна в "Старосветских помещиках", гибнет Тарас с двумя своими сыновьями в "Тарасе Бульбе", сходит с ума и перерезывает себе горло художник Пискарев в "Невском проспекте", сходит с ума чиновник Поприщин в "Записках сумасшедшего".

Из страшного мира, в котором властвует зло и царит смерть, уйти некуда. Даже если удалиться от суеты жизни и тревоги страстей и похоронить себя заживо в каком-нибудь медвежьем углу, в полной тишине и уединении, и тут "злой дух" настигнет и одним своим дыханием разрушит хрупкий игрушечный рай...

До самой смерти Гоголь не знал любви, этого, по его словам, "первого блага в свете". Это - факт громадной важности, объясняющий многие особенности характера и творчества писателя. Но безвкусны и произвольны домыслы некоторых исследователей о сексуальной жизни Гоголя. Догадываться о том, каким пороком страдал писатель, применять к нему метод Фрейда занятие бесполезное. Достаточно показать, что мысли Гоголя о демонической природе красоты и гибельности любви основаны на его личном психологическом опыте: он испытывал ужас перед любовью, предчувствуя ее страшную, разрушительную силу над своей душой; натура его была так чувственна, что "это пламя превратило бы его в прах в одно мгновение"".

А. Д. Синявский в книге "В тени Гоголя" (1970-1973) приходит к выводу: "Право же, Гоголь-художник выказывает себя куда более мистиком, нежели его христианское морализаторство... Кажется, в своих поэтических созданиях Гоголь даже более религиозен, чем в своем обескровленном и расчисленном христианстве". Он утверждал: "Красота в умозрениях Гоголя обладает тайной воздействия, превышающего установления общества и государственной власти. Не так ее созерцание, как сила красоты, ее активная миссия в мире занимали воображение Гоголя. В его глазах она всегла панночка, обращающая тело и разум наш в орудие собственной воли".

А. Д. Синявский настаивал: "Гоголь не был Дон-Кихотом. Он был Дон-Кихотом, смешавшим дон-кихотские выходки с ухватками Санчо Пансы, и досаждал своим здравомыслием хуже сумасшедшего".

В. Я. Брюсов подчеркивал: "Стремление к крайностям, к преувеличениям, к гиперболам сказалось не только в творчестве Гоголя, не только в его произведениях: тем же стремлением была проникнута вся его жизнь. Все совершающееся вокруг он воспринимал в преувеличенном виде, призраки своего пламенного воображения легко принимал за действительность и всю свою жизнь прожил в мире сменяющихся иллюзий. Гоголь не только "все явления и предметы рассматривал в их пределе", но и все чувства переживал также "в их пределе"".

Д. С. Мережковский полагал, что основная мысль гоголевского творчества - "как черта выставить дураком". При этом "в "Ревизоре" и "Мертвых душах" картины русского провинциального города 20-х годов имеют, кроме явного, некоторый тайный смысл, вечный и всемирный, но "прообразующий", или, как мы теперь сказали бы, символический, ибо символ и значит "прообразование": среди "безделья", пустоты, пошлости мира человеческого не человек, а сам черт, "отец лжи", в образе Хлестакова или Чичикова, плетет свою вечную, всемирную "сплетню"".

Как отмечал Д. С. Мережковский в своем исследовании "Гоголь и черт" (1906), "из... первозданной стихии народной вышел смех Гоголя. "Причина той веселости, которую заметили в первых сочинениях моих, заключалась в некоторой душевной потребности. На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой... Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать. Выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставляя их мысленно в самые смешные похождения, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому от этого выйдет какая польза. Молодость подталкивала".