Дни и ночи   ::   Синуэ Жильбер

Стрелки больших стенных часов показывали половину седьмого.

— Тебе поджарить тосты?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Ты долго стояла за дверью?

— Я только подошла. Она явно лгала.

Он повторил вопрос таким же тоном, но глядя ей прямо в глаза.

— Ну, может быть, несколько минут, — призналась она.

— Я разговаривал?

Она опустила голову, молчание было ее ответом.

— Это был мой голос?

— Нет, Рикардо.

— А слова?

— Такие же непонятные. Он глубоко вздохнул:

— Думаю, было бы глупо отрицать очевидное. Впрочем, тут не только кошмары. Со мной произошел странный случай, когда я был в имении. Я скакал на лошади и вдруг увидел, или мне показалось, что увидел, как на горизонте появился остров… Статуэтка, которую я уже встречал в предыдущих снах… Остров был круглый. И я услышал тот же женский голос, шепот и те же слова. Я уже выучил их наизусть.

— Что ты собираешься делать?

— Еще не знаю. — Он изобразил улыбку, похожую на гримасу. — Меня должны упрятать в психушку?

— Если упрятывать всех, кто видит кошмары, в мире останется мало людей. Ты, может быть, переутомился, впал в тоску? Откуда мне знать!..

— Кошмары, призраки наяву, и к тому же… — Он вдруг замолчал и бросился в гостиную.

— Ты куда? — испугалась она.

— Звонить.

Луч света пробился через окно и разбился на тысячи прозрачных осколков, ударившись о стеллажи, уставленные заботливо переплетенными книгами.

Ансельмо Толедано набил свою трубку, не переставая спокойно говорить:

— Ваша невеста права, мой друг. Все описанное вами не имеет никакого отношения к сумасшествию, правда, сам термин «сумасшествие» пока трудноопределяем. Люди, домогающиеся власти и желающие удержать ее любой ценой, люди, обуянные неутолимой жаждой золота, — разве все они мыслят здраво? Если так считать, то безумие может быть у всех, только его сразу не распознаешь. В заключение скажу: невозможно признать собственное сумасшествие, но для других оно очевидно. Вы не сумасшедший, Рикардо Вакаресса.

— Мне сразу полегчало. Тем не менее я чувствовал бы себя еще лучше, если бы вы дали хоть какие-нибудь, пусть самые короткие объяснения.

Ансельмо Толедано затянулся, выпустил дым и поглубже уселся в кресле.

— Вы хорошо выразились. Отрывочные объяснения. За время моих долгих и трудных изучений медицины меня не обучили, к большому сожалению, тайнам бессознательного. Кстати, этим механизмом долго пренебрегали, его даже отрицали. Я могу облегчить физическую боль. Иногда я могу замедлить болезнь. Но зато я абсолютно не способен гоняться за призраками, могу только дать больному снотворное.

— Однако вчера мне показалось, что у вас есть определенное мнение по этому вопросу. Не вы ли рассказывали о пещере и кодированном языке?

— Верно. Тем не менее я лишь повторил скудные сведения, собранные во время пребывания в Париже. В действительности же нет ничего особенного в том, что с вами происходит. Миллионы людей видят сны, и у многих они повторяются. Признаюсь, однако, есть в вашем случае один беспокоящий меня элемент. Объяснить его я не в силах.

Доктор направился к своей библиотеке и скоро вернулся с каким-то сборником.

— Ну? — взволнованно спросил Рикардо. В его голосе слышалось беспокойство.

Толедано не ответил. Он нацепил на кончик носа старинные очки и не спеша принялся переворачивать страницы.

После длительного молчания прошел к своему креслу за рабочим столом.

— Вы когда-нибудь слышали о Зуньи? Рикардо недоуменно заморгал.

— Зуньи?

— Никогда? Вы в этом уверены?

— Несомненно! Впервые слышу это слово. Что или кого оно означает?

— Вам неизвестна эта сторона моей жизни, но я всегда интересовался религией и обычаями наших индейцев. И наших, и североамериканских.