Королев: факты и мифы   ::   Голованов Ярослав

Как же это было замечательно, когда приезжала мама!

К вечеру они садились с ней на широкое с колоннами крыльцо, и она читала ему разные книжки про скатерть-самобранку, и ковер-самолет, и озорного Конька-Горбунка. Мама читала, пока не наплывали сумерки. Над вишнями дедовского сада поднималась огромная желтая луна. Вот уже бабушка зовет их пить чай в столовую. Теперь все – и сад, и луна – весь мир оставался за закрытыми ставнями, на столе что-то тихо бормотал самовар, жарко поблескивающий в желтом свете большой керосиновой лампы, – как любил он эти субботние чаепития с мамой!

Мария Николаевна, сама еще так недавно вышедшая из отрочества, увлекалась героями Купера и Майн Рида и, как могла, воспитывала в сыне мужество и смелость. Она специально посылала его в дальние темные комнаты, в ночной сад за каким-нибудь пустяком, и он, робея и оглядываясь, шел, побеждая в себе страх.

А еще Сережа любил дядю Василия. Дядя слыл добряком и действительно любил племянника. Он катал Сережу на велосипеде, играл с ним в крокет, показывал хитроумнейшую штуку – фотоаппарат и даже один раз разрешил нажать блестящую пуговку на конце тросика. В фотоаппарате сухо щелкнуло. Старший дядя – Юрий, тот, что привез кубики из Лодзи, – тоже был живой, веселый, но в крокет не играл.

Он быстро взрослел в этом большом доме с его заботами, тревогами. За столом иногда поминали не забытый еще Порт-Артур, и однажды Сережа вбежал в комнату с радостным воплем, размахивая игрушечной саблей:

– Бабушка! Победа! Я всем японцам срубил головы! Пошли скорей!

В саду на дорожке вокруг обезглавленной клумбы валялись красные бутоны пионов...

На смену кубикам пришли солдатики. Сережа быстро научился читать, никто и не заметил, как и когда он научился. В пять лет он уже писал печатными буквами и читал книжки. Самый ранний из сохранившихся автографов датирован 1912 годом. Подарил дядьке свою фотографию и вывел на обороте: «Дорогому Васюне от Сережи». Дата накарябана, словно в зеркальном отображении. Эту странную особенность детского письма изучали многие ученые-психологи, и только несколько лет спустя после смерти Сергея Павловича американец Фрэнк Веллютино доказал, что глубинные корни ее – в слабом развитии речи. Сережа, действительно, мало разговаривал в Нежине, не с кем ему было особенно поговорить. Но, несмотря на изоляцию от других детей и замкнутый образ жизни, он не был «букой», увальнем, медлительным тугодумом, напротив – отличался подвижностью, шустростью даже, только была в нем какая-то недетская уравновешенность, которая словно тормозила всякие бурные изъявления его натуры. Мария Николаевна попросила Лиду Гринфельд, учительницу, позаниматься с мальчиком, подготовить его в первый класс гимназии. Он учился охотно, особенно любил арифметику, хорошо решал устно короткие задачки, заучивал басни, стишки и любил пересказывать рассказики из «Задушевного слова». Когда Лидия Маврикиевна читала басни, слушал не шелохнувшись. Потом спрашивал: «Кто такой куманек?» Она объясняла. «А что значит вещуньина?» Теперь все ясно. Он успокаивался...

Пожалуй, самым ярким событием его нежинского бытия явился полет Уточкина летом 1910 года.

– Уточкин! Послезавтра Уточкин полетит в Нежине! – бабушка стояла на пороге, раскрасневшаяся от волнения.

Прославленный авиатор был в зените своей славы: ему едва исполнилось 35 лет, и не было в России человека, который не знал бы этого высокого рыжего здоровяка, властителя неба.