Непримкнувший   ::   Шепилов Дмитрий

По ним получается, что искренний коммунист Жданов работает днем и ночью, понимая, что если после войны, когда людям хочется «просто хорошо жить» без надоевшей политики и идеологии, не вернуть страну беспощадным рывком в идеологические реалии конца 30-х годов, то коммунистический режим в конце концов погибнет. Хотя бы потому, что даже новое поколение его «идеологов» уже ни в какой марксизм не верит. Логична позиция Жданова? Еще как. Более того, он оказался прав. И задача его оказалась непосильной — она физически убила его. А второго Жданова уже неоткуда было брать, поскольку «трибунов революции», идейно одержимых, в основном уничтожили ещё в 30-е годы и заменили послушными исполнителями. В результате затем, при Хрущеве, идеологами стали те самые «ни во что не верящие» Ильичев, Федосеев и прочие. Что в итоге (хотя очень медленно) и привело от «десталинизации» к формальному признанию давно состоявшейся моральной гибели коммунистического режима уже в горбачевские дни.

То есть Жданов, получается, был последним искренним и стопроцентным, то есть идущим в своей логике до конца, коммунистом-«трибуном» в высшем советском руководстве. Сам Шепилов — тоже идеолог некоторое время при Хрущеве — здесь всё-таки не в счет: классическая «белая ворона» в коридорах власти, он считал, что за чистоту ленинской идеи надо бороться лишь силой убеждения. То есть — да, можно принимать постановления типа ждановских, но без политических ярлыков (и тем более без расстрелов) и давая полное и реальное право критикуемым на ответное слово. Так, как это было (как ему казалось) в 20-е годы, когда Шепилов сформировался как личность. Реальный Жданов, конечно, был лишен таких иллюзий, хотя и — возможно — ещё сохранял полную убежденность в своей моральной правоте. А дальше уже наверху не было ни иллюзий, ни убежденности…

Но ведь это — уже ценный исторический материал, которого не дадут даже самые полные стенограммы из архивов Агитпропа.

Из стиля шепиловских мемуаров видна ещё одна любопытная особенность его характера — глубоко религиозный тип мышления. Автор бы не согласился со мной и сказал бы, что, как и всякий коммунист, он был атеистом и антицерковником (чего стоят хотя бы пассажи о буддизме из китайских глав!). Но дело здесь не в отношении к церкви (хотя в тексте кое-где обнаруживается неплохое знание Священного писания или некоторых молитв). Замените слово «Бог» на «Ленин» — и вам будет многое ясно о том, как мыслил не только автор, но и, видимо, многие люди его поколения. Подозреваю, что если бы он был знаком с превозносимой им «ленинской гвардией» непосредственно и так же хорошо, как с соратниками Сталина, то функции божества в его менталитете выполнял бы кто-то или что-то другое.

История воспоминаний Шепилова — настоящий детектив. Рукопись прожила свою, бурную жизнь, чуть ли не такую же, как жизнь автора. Она была сделана в период между 1964 годом (уход Хрущева) и, видимо, 1970 годом (поскольку в последней главе упоминается советско-китайский конфликт на о. Даманский, то есть март 1969). Потом она тайно перепечатывалась родными и друзьями, исчезала (уже после смерти Шепилова) и находилась… «Китайские» главы, однако, добавлены позже и стоят в книге как бы особняком. С их появлением Шепилов начал размышлять, не продолжить ли работу. Первоначально, с точки зрения автора, воспоминания были вполне закончены. Ведь он писал не о себе, а о Хрущеве (рабочий заголовок книги долгое время был «Хрущевщина»; автора интересовало, как же могло произойти, что верховную власть в такой великой стране мог взять такой человек, как Хрущев:) Поэтому они обрываются на 1954 годе, когда Хрущев укрепился у кормила власти, и оставляют за скобками деятельность Шепилова на посту министра иностранных дел, XX съезд и многое другое. В слабой степени этот пробел восполнен небольшим интервью 1991 года, в котором хотя бы раскрываются подробности роли Шепилова в событиях июня 1957 года, ставших концом его политической карьеры, и помещенными в «Приложении».