Преодоление   ::   Одинцов Михаил Петрович

Птички, наверное, на ветках сидят нахохлившись, как в дождливый день.

- Командир, это лирика. Наша пташечка погоды ждать не может и сиднем не отсидится, ее еще сначала посадить надо.

- Умный ты человек, Петя. Критикуешь хорошо, а предложений деловых не слышу. Сейчас должен быть аэродром, запрошу у земли погоду.

Сохатый переключился на рацию и нажал кнопку передатчика:

- "Ромашка", я - триста двенадцатый, прошу вашу погоду! - Подождал, послушал тишину в эфире, перевел рычаг абонентского аппарата на Ремизова. Ответа нет! Молчат. Что ж, будем нырять в молочное море на глубину до пятидесяти метров. Смотри вниз, прямо под самолет. Увидишь землю - скажешь.

- Хорошо, командир!

- Разворачиваю "Ил", как мне кажется, на аэродром, шасси выпускаю. Снижаемся.

Начал снижение, вошел в туман и сразу понял: "Плохо. Верхняя кромка тумана ровная. Самолет не качнет, не болтнет, как будто грузило опускается в стоячую воду. Видимо, убаюкивающая своим спокойствием водянистая вата стелется чуть ли не до самой земли". Догадывался, но продолжал снижаться: как действовать иначе - не знал. Уплывали вверх последние метры высоты, нагнетая напряжение. Ивану очень хотелось оторвать взгляд от приборов, посмотреть за борт, но убедил себя: отвлекаться нельзя. Бросишь приборы потеряешь ориентацию в пространстве.

- Петь, как у тебя?

- Земля чуть мелькает под нами.

- Дрянь дело... Ниже нельзя. Пошли вверх.

Сохатый положил машину в разворот и на высоте метров двести снова оказался в голубом, заполненном солнечными лучами просторе.

- Петя, попробуем еще раз? Убавим минимальную высоту метров на десять. Тут только одна опасность - церковь. Но будем надеяться на лучшее... Думай, что после посадки пойдем пить горячий чай с булочкой и маслом, - легче станет на душе. Сейчас еще запрошу землю.

- "Ромашка", я - триста двенадцатый. Почему молчите? "Ромашка", я триста двенадцатый. Отвечайте! Помогите человеку в беде!

Ответа по-прежнему не было. Новый заход - новый риск. И снова безуспешно. Снизившись еще на десяток метров, Иван, так и не увидев земли, повел самолет вверх.

"Если спущусь еще ниже, то, пожалуй, будет полный рот земли. Хватит экспериментировать. Буду загорать на солнышке, пока есть горючее".

И тут наконец-то долгожданный голос земли:

- Триста двенадцатый, я - "Ромашка"! Запрещаю лазить в тумане. Находишься надо мной. Иди на Харьков. Там местность посуше и ветерок у земли есть. Метео говорит, что дождей там почти не было и туман севернее нас быстрее разойдется. Сядешь на наш прежний аэродром.

- "Ромашка", я - триста двенадцатый, вас понял. - И сержанту: - Петя, слышал радио?

- Слышал, командир. Что ж они сразу не отвечали?

- Я думаю, командир отлучился куда-нибудь, а радист не уполномочен разговаривать. Больше купаться в этом молоке нельзя. Если горючее кончится раньше, чем разойдется туман, будем прыгать.

- Прыгать?! А я без парашюта.

- Отставить шуточки, сержант! Я серьезно...

- И я серьезно, старший лейтенант. Парашют в кабине, только под самолетными чехлами и чемоданчиками нашими. Мы же с техником все приготовили к перелету на новое место.

- Вот это фокус! Немедленно достать и надеть парашют, как положено!

Сохатый развернул самолет на север. Он слышал по переговорному устройству громкое дыхание стрелка, беззлобную его ругань на самого себя, на чехлы и прочие вещи, которые мешали ему подобраться к парашюту.

"Пусть помучается, - улыбаясь, думал Иван, - впредь будет знать, что в авиации есть порядок и закон: лететь пять минут, а собирайся на год".

Он до предела убавил обороты винта и мощность мотора. "Ил" уже не летел, а висел в воздухе. Теперь у Сохатого была только одна задача: как можно дольше продержаться наверху. Переведя машину на минимальную скорость, Иван думал о том, что сейчас не зима и солнце все равно разгонит туман.