Примаков   ::   Дубинский Илья Владимирович

Притом самую старшую из них. От солдата до маршала там ненавидят вековых угнетателей страны – мировых акул, как мы их называем, а китайские борцы за правое дело зовут их канонерщиками, всю английскую, японскую, американскую военщину… И подогревает эту ненависть общая ситуация в стране, клокотание масс, активность революционных сил. Им служит примером наша Революция. Много значат и наши победы над своими и иноземными канонерщиками… Это факт!

Рассказчик на некоторое время остановился. В Храме Христа зазвонили к вечерне.

– Правда, не без колебаний, но Фэн выдал нам атамана Анненкова. Этого палача трудящихся я мог доверить лишь Зюке. Он и доставил атамана в Москву. В двухместном купе сибирского экспресса Миша провел с бешеным волком Семиречья почти полмесяца… Подвиг…

Да! Анненкова потом судили в Семиречье всенародно. Но, помню, Михаил Зюка, коммунист с 1912 года, царский узник, участник январского (1918 года) восстания в Киеве, а потом боевой начальник артиллерии червонного казачества, сдав Анненкова на Лубянке, ввалился к нам в общежитие с посиневшим лицом. Полез сразу на мою койку и проспал, ни разу не шевельнувшись, целые сутки. А потом уже рассказал о своей необычной миссии.

А кстати, наш Михаил, – продолжал Виталий, – оказался и прекрасным конником. В Тяньцзиньской операции он возглавлял советников при конном корпусе. По примеру наших зимних рейдов девятнадцатого года фэновская кавалерия, созданная и обученная усилиями Зюки, совершила тягчайший семидневный переход по зимнему бездорожью Жэхэ. Как тайфун, обрушилась она на мукденских милитаристов и вышибла их лихим ударом из Чэнде. А до этого китайская конница являлась, по сути, ездящей пехотой и не была способна к самостоятельным действиям. Удар фэновской конницы подготовил ситуацию для удара на Тяньцзинь. Но… не все, видать, генералы Национальной армии так уж ненавидели канонерщиков. И бывший советник японский майор Мацумура не дремал… Понадобилось две недели, чтобы выбить из Тяньцзиня мукденцев.

И то под сильным нажимом маршала, он от начала до конца одобрил мой плач Тяньцзиньской операции…

Биография этого человека довольно пестрая и романтичная… Даже для страны, где по непостижимым капризам судьбы вчерашний кули может стать мандарином, а заядлый хунхуз с пустынных сопок – генералом. Его отец, в прошлом кровельщик, стал армейским капитаном, а сын долго служил простым солдатом, писарем. Потом выдвинулся в ротные. За участие в восстании десятого года он попал в тюрьму на всю жизнь. А спустя год более широкое восстание раскрыло перед ним ворота нанкинской тюрьмы. Юань Шикай сделал его командиром полка своей гвардии…

О маршале Фэне Примаков говорил еще долго и очень тепло. С его именем связывал ближайшее будущее Китая. Китая нового и обновленного. А потом с тем же пылом начал восторгаться Эгоном Эрвином Кишем. Этот немецкий очеркист много путешествовал. Отчетами о его дальних странствиях тогда увлекались многие. Рассказал Виталий о знакомстве с драматургом Третьяковым, который в ту пору работал в Пекине и усиленно трудился над пьесой «Рычи, Китай» для театра Мейерхольда. Третьяков все нажимал на Виталия, стыдил его вовсю: почему тот, человек с такой необычной биографией, ничего не пишет. Потомки этого не поймут…

Тут Примаков соскочил с подоконника, расправил отекшие ноги, полез в свой незапертый иноземный чемодан. Достал с его дна пачку густо исписанных листков, поднес их к моим глазам, а сам не без внутреннего волнения, словно боясь чужого, недоброго уха, прошептал:

– Это мое. Осталось уже немного… Как говорят французы – вернисаж, финиссаж, полиссаж… Подшлифую – и в Ленинград, в издательство «Прибой». Там ждут.