Ранним воскресным утром. Пёрл-Харбор. 1941   ::   Дененберг Барри

Когда я это сказала, все здорово оживились, но оживились еще больше, когда папа, которому мой ответ явно доставил удовольствие, сказал: «Близко, очень близко». Он сделал паузу, греясь в центре внимания под нашими изумленными пристальными взглядами.

— Гавайи, — сказал он. — Мы едем на Гавайи.

Теперь я думаю, что, если бы у нас был миллион попыток, Гавайи шли бы под номером миллион один в списке каждого.

Прежде всего, мне всегда казалось, что Гавайи находятся даже не в Соединенных Штатах. Я не знала, где они расположены, и на лицах мамы и Энди было написано, что они тоже этого не знают.

К счастью, у мамы хватило здравого смысла задать вопрос, который был у всех на уме:

— Когда?

— На следующей неделе, — ответил папа с таким видом, будто это лучшая новость в мире.

И тут меня прорвало.

Все выплеснулось.

Я сказала папе, что не помню, чтобы когда-то начала учиться в сентябре, как все остальные. Я рассказала ему, как это ужасно, когда директор приводит меня в класс; как ужасно стоять там, когда меня представляют множеству незнакомых лиц, и знать, что мое собственное лицо становится таким же красным, как полоски на флаге, висящем над моей головой; делать вид, будто весь класс не таращится на меня и будто мои очки не затуманены так сильно; молиться, что в классе окажется хотя бы одна девочка, которая не посчитает меня самой большой дурой, какую она когда-нибудь видела в жизни.

Теперь, когда плотину прорвало, было слишком поздно сдерживаться.

Я рассказала ему, что целый год уходит на то, чтобы вычислить автобусный маршрут, запомнить расположение классных комнат, узнать, каких детей нужно избегать, а каким учителям (если такие есть) можно доверять.

Но к тому времени, когда все наконец более или менее устроилось, приходит пора переезжать в следующий город.

Все, чего я просила, это чтобы мы переезжали летом, как все остальные. Были семьи, в которых пап переводили на другие места, но они переезжали летом, спокойно и организованно. Не на следующей неделе.

Уверенная, что сообщу папе новость, я сказала, что иногда семьи даже ездят сначала посмотреть город. Выбирают красивое место, где будут жить. Смотрят, что представляют собой школы. Иногда ездят только мамы, а иногда только папы. А иногда целая семья.

Но они всегда, всегда по-настоящему, окончательно переезжают летом, потому что это упрощает все для всех: сбор вещей, отправку, отъезд, прибытие, а самое главное — и тут уж я закричала — ОНИ ПЕРЕЕЗЖАЮТ ТАК, ЧТОБЫ ДЕТИ МОГЛИ ПОЙТИ В ШКОЛУ В ОДИН ДЕНЬ СО ВСЕМИ ОСТАЛЬНЫМИ.

Потом я побежала к себе (в подвальный этаж), забежала в свою комнату, захлопнула дверь, села на пол и закусила нижнюю губу, потому что поклялась, что перестану сгрызать ногти до мяса каждый раз, когда мы переезжаем.

Я так разозлилась, что забыла заплакать.

Когда мама постучала в дверь комнаты и прошептала, что хочет поговорить, я поняла, что мое дело плохо. (Возможно, у других людей шепот не предвещает ничего страшного, но, когда шепчет мама, это плохой знак. Это значит, что она настроена очень, очень серьезно.)

Не могу понять почему, но я не люблю спорить с мамой. Просто это совсем не весело. Она никогда не кричит, никогда не выходит из себя и никогда не говорит ничего такого, о чем потом ей пришлось бы пожалеть. Это действительно ужасно.

Она всегда относится к таким вещам очень серьезно. Мама не любит, когда один член семьи ссорится с другим членом семьи и когда такое случается, она не оставляет их в покое до тех пор, пока обидевший другого НЕ УВИДИТ, ЧТО ОШИБСЯ. Не нужно даже извиняться, нужно просто УВИДЕТЬ, ЧТО ОШИБСЯ. Я ненавижу видеть, что я ошиблась.

К счастью, мама приступает к сути дела гораздо быстрее, чем папа. Она сказала, что сильнее всех наши переезды ненавидит сам папа. И еще больше он ненавидит то, что нам приходится переезжать, как по команде.