Двенадцатая койка   ::   Кунц Дин Рэй

Такая, чтоб когда идет или говорит, то словно запах клубники чувствуешь?

– А как же, – в голосе Либби теперь слышалось не так уж много слез. Конечно, была у меня такая девушка. В Бостоне. Итальянка. Черные волосы и глаза, как шлифованный уголь. Хотела за меня выйти, было дело.

– Любила?

– Ага! И дурак же я был. Любил ее, да слишком глуп был, чтобы это понять.

– У меня тоже девушка была. Бернадетт. Звучит странновато, но это точно ее имя было. А глаза, знаешь, зеленые.

– Красивая, Гэйб?

– Еще бы! Будто первый день весны, когда знаешь, что стаял снег и малиновка, может, скоро совьет гнездо над твоим окном. Вот какая красавица!

– Гэйб, я тебя понимаю.

– Либ, а ты напивался когда-нибудь так, чтоб к чертям собачьим, чтоб в стельку, а?

– Ну-у! – В голосе Либби снова проступили слезы: – Еще как и еще сколько! Как-то в Нью-Йорке три дня гудели. В облаках, как воздушный змей, летал, уже и понять не мог, где я и что я.

– И со мной такое было, – сказал Гэйб. – Тоже в Нью-Йорке. Можно было брать меня и сажать прямо посреди обезумевшего стада, и вряд ли я оказался бы сообразительней скотины.

Мне показалось, что у Либби вырвался смешок. Забавный такой легонький смешочек, что обещал унять слезы, но еще не возвещал покоя.

– Либ, ты ж еще и моряк и, наверное, повидал мир?

– Токио, Лондон, в Австралии две недели… Я побывал в пятидесяти шести странах.

– Я видел куда меньше.

И тогда из-под мягких крыльев палатной тьмы выпорхнуло, будто мокрота запузырилась в старом горле:

– Зато я, Гэйб, сейчас даже помочиться не могу…

– Ты любил и тебя любили, Либ. Немного сыщется людей, кто скажет о себе такое. Ты чуть ли не во всех уголках мира побывал и многое повидал. И напивался ты до радостной одури. Не забывай про все это.

Тогда-то я и уразумел, что Гэйб вовсе не пытался отвратить старика от мыслей о смерти. Вместо этого он старался убедить его, что и в смерти есть достоинство, что надобно встретить последний час, высоко держа свою облысевшую голову, зная, что жизнь не была ни пустым бочонком, ни высохшим руслом реки.

Либби кое-что из этого тоже понял.

Он сказал:

– Гэйб, но я ведь не хочу умирать.

– А кто когда-нибудь хотел, Либ? Я не хочу, и Сэм тоже.

– От этого ведь больно!

– Ты же говорил, что у тебя не болит?

– Я соврал, Гэйб.

– Ты здорово старался помочиться?

– Последний раз, кажется, даже кровь немного выступила. О, Гэйб, кровь! Я старик, я годами здесь гнил заживо и в глаза не видел ни неба, ни девушек, ни единой газеты, а теперь с конца у меня кровь сочится, а пузо мое вот-вот от напора разнесет в клочья!

Гэйб вытащил из койки "утку", поставил ее на пол.

– Попробуй еще разок, Либ.

– Не хочу. Опять может кровь пойти.

– Ну, для меня, Либ. Сделай это. Может, получится.

Гэйб помог старику сесть и дал ему "утку".

– Попробуй, Либ.

– О, Матерь Божья, Гэйб, больно!

– Попробуй. Не спеши. Спокойно.

Темень нависла ужасающая.

– Гэйб, я… не могу я! – Либби плакал и задыхался. Мы слышали, как "утка" упала на пол. А Гэйб уже тихо напевал, прижимая старика к себе:

– Либ, Либ, Либ…

А Либби только стонал.

– Все с тобой будет в порядке.

– Я посплю, ладно? Это будет: вроде ты просто заснул – и все.

– Точно. Только и всего: просто поспать, просто заснуть.

Либби вздрогнул, легкие его – старые, шелестящие, как бумага, надсадно захрипели.

– И роботы ночью спят, Гэйб. Только они всегда просыпаются.

В голосе Гэйба сразу что-то изменилось:

– Ты это о чем, Либ?

– Ну, спят. Подзаряжаются, сами себя к сети подключают. Разве не чертовщина, а, Гэйб? Роботы – а тоже спят.

Гэйб положил старика на койку и долго шарил по стене, отыскивая ближайшую розетку.

– Черт возьми, Либби, ты не умрешь! Обещаю тебе. Выход есть.