Владимир, или Прерванный полет   ::   Влади Марина

Ты написал про них одну из самых известных своих песен. Она стала теперь гимном альпинистов. Но тебя связывает театр, ты играешь каждый вечер, а значит — прощайте горы!

Эти мечты как-то отвлекли нас, и, когда пассажиров снова приглашают на посадку, мы расстаёмся взволнованные, но уже без слез. Особенно доволен рыжий. Я иду к выходу, как вдруг меня останавливает громкоговоритель: у самолёта обледенели крылья, и нужно ждать, когда их разморозят компрессором. Рейс задерживается на неопределённое время…

Уже стемнело, снова поднимается буря. Благодаря поклоннице-стюардессе мы вес втроём устроились в каком-то закутке и курим сигарету за сигаретой. Рыжий то и дело бегает звонить и каждый раз возвращается в отчаянии: «Все ещё никак». И снова уходит. Мы как в бреду. Ты требуешь, чтобы я переехала жить в Москву, чтобы я стала твоей женой, чтобы привезла с собой детей. Я соглашаюсь, меня воодушевляет твоя решительность. Конечно, я могу все бросить, приехать жить с детьми к твоей матери, конечно, я найду здесь работу, конечно, мы будем счастливы все вместе, у нас обязательно все получится, меня ничто не пугает — любовь сильнее всего остального.

Рыжий возвращается уже немного навеселе. Теперь ему хочется поговорить о жене, о будущем ребёнке — все это так чудесно, так замечательно! Мы слушаем его, он действительно появился кстати. Мы только что неосторожно забрались на самую вершину будущего, не подумав, как страшно падать с такой высоты. На мне трое детей и мать, большой дом. Я много работаю и хорошо зарабатываю, я люблю свою профессию — дело, которым занимаюсь с десяти лет, — я, в конечном счёте, неплохо живу. У тебя двое детей, бывшая жена, которой ты помогаешь, девятиметровая комната в квартире у матери, ты получаешь 150 рублей в месяц, на которые, в лучшем случае, можно купить две пары хороших ботинок.

Ты работаешь как проклятый, ты обожаешь свою работу, ты не можешь ездить за границу. Если соединить наши жизни в одну, получится просто не жизнь.

Рыжий возвращается вне себя от радости: у него родилась дочь, все прошло хорошо, можно выпить за здоровье матери.

Мы чокаемся тёплым шампанским. Мы с тобой устали, измучились, мы — почти чужие, и, когда наконец пассажиров снова приглашают на посадку, мы расстаёмся даже с каким-то облегчением. Буря пронеслась и в наших душах, развеяв безумные надежды, несбыточные мечты.

Как только я возвращаюсь к себе в Мэзон-Лаффит, звонит телефон. Это ты. Ты провёл эти несколько часов на почте, ожидая, пока тебя соединят с Парижем, написал стихотворение и читаешь его мне:

Мне каждый вечер зажигает свечи,

И образ твой окуривает дым.

И не хочу я знать, что время лечит,

Что все проходит вместе с ним.

Теперь я не избавлюсь от покоя:

Ведь все, что было на душе — на год вперёд,

Не ведая, она взяла с собою —

Сначала в порт, а после — в самолёт…

В душе моей — пустынная пустыня.

Так что стоите над пустой моей душой?!

Обрывки песен там и паутина.

А остальное все она взяла с собой.

В моей душе все цели без дороги,

Поройтесь в ней — и вы найдёте

Лишь две полуфразы, полудиалоги,

А остальное — Франция, Париж…

И пусть мне вечер зажигает свечи,

И образ твой окуривает дым…

Но не хочу я знать, что время лечит,

Что все проходит вместе с ним.

Заказанные минуты разговора истекают, и ты только успеваешь прокричать мне вместо «до свидания»: «Возвращайся скорей, без тебя я не знаю каких глупостей натворю!»

Я немедленно начинаю искать повод для получения визы. Единственной уважительной причиной мне кажется работа. Наконец мне удаётся уговорить одного режиссёра с «Мосфильма» пригласить меня на пробы.