Хождение за истиной (Послесловие)   ::   Горелов А

бьет в совесть" таких людей, как слуга Павлин Певунов или квартальный Александр Рыжов, и они становятся неуступчиво последовательны, неукротимы в достижении цели. Борясь с носителями порока и виновниками человеческих несчастий, они готовы преступить даже заповедь "не убий". "За нее... за жену... за беззащитную... - клянется смиренник Певунов, - во храме господнем убью" ("Павлин").

Чудаковатость, странность типов праведников, их образа мыслей отражали запутанность русской жизни, в которой, по словам Энгельса, не приходилось "удивляться возникновению самых невероятных и причудливых сочетаний идей". Вполне понятно, почему предъявляя счет окружающему миру, герои облекали свое протестующее чувство в формы религиозной оппозиции. Таково было обличье народного, в первую очередь - крестьянского, утопизма, по-своему влиявшего на философию и литературные жанры Льва Толстого, Достоевского, народников.

Зачастую временем действия праведников Лескова была николаевская эпоха. Это не меняло объективного звучания произведений. Реакция 80-х годов, затыкавшая рот российского литератора кляпом цензуры, мало чем отличалась от последекабристской "глухой поры". Периоды торжества деспотизма незабываемы, утверждал Лесков. Наиболее жестокие вечно напоминают о себе, повторяясь в веренице рецидивов, если политические и моральные основания режима остаются неколебимы. Россия, живущая старыми нормами отношения к человеку, еще не вырвалась из плена прошлого, и, значит, разговор о прошлом современен. К николаевской эпохе Лескова влекло и то, что время неравной борьбы человека с угнетением дало немало трагических борцов, не ставших победителями, однако сохранивших для будущего человечность в бесчеловечных условиях. Героиня "Тупейного художника" Любовь Онисимовна заражает рассказчика ненавистью к рабству и состраданием к людской боли, а это и есть нравственный фундамент формирования личности гуманиста и демократа.

От рассказов о русских страдальцах и чудаках Лесков логически переходил к легендам на темы раннехристианской литературы ("Скоморох Памфалон", "Гора", "Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине" и др.), персонажи которых рисовались двойниками и предтечами российских праведников. Глубинный легендарно-исторический фон был тем более важен, что в творчестве Лескова конца 70-х годов появляется серия портретов вождей официальной веры, высших чиновников церкви (очерки "Мелочи архиерейской жизни", "Епархиальный суд" и подобные), - серия, контрастная галерее монументальных простолюдинов-страстотерпцев. В двояком соотнесении - с легендами и рассказами об архиереях - народные герои-праведники выступили как единственные прямые наследники и хранители высших гуманистических начал эпохи "апостольскою" христианства, еще не выхолощенного и не бюрократизированного церковью. Удивительно ли, что жизнь ставила евангелистов-подвижников, поборников незамутненной нравственности, формально канонизированной догматическим православием и государственной властью, в положение юродивых, гонимых и православием и властью?..

Демократическое решение коренных социальных вопросов представлялось Лескову условием развязывания запутанных узлов национальной жизни. Языком прозрачных политических намеков писатель заговорит об этом уже в конце 70-х годов. В народе, отметит он, есть "изобилие здоровых элементов, ручающихся за его способность к широкому и свободному развитию жизни в несколько иных формах" ("Русское тайнобрачие").

Все усиливающийся критицизм Лескова побудит его к особенно энергичным выступлениям против русского самодержавно-полицейского строя в 90-е годы.