Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе   ::   Шлёнский Александр Семёнович

Я еду медленно и вальяжно, и летать по дорогам мне уже не в масть. Купив новую машину, я вместе с ней купил новое самоощущение и новый стиль поведения на дороге. И этот стиль очень быстро стал частью меня. Если раньше я и другие дела делал в головокружительном темпе, очертя голову и со свистом в ушах, то теперь я всё чаще предпочитаю многие из этих же вещей делать неторопливо и солидно.

Сотрудники на работе долго и горячо поздравляли меня с покупкой — здесь такие вещи очень замечают и ценят — и смотрели на моё приобретение чрезвычайно уважительно. Некоторую часть этого уважения, в конце концов, перенесли и на меня. Если раньше меня уважали исключительно за мою квалификацию, то теперь вектор уважения со стороны сотрудников несколько изменился: меня стали уважать не только как продвинутого специалиста, но и просто как солидного человека, безотносительно к профессии. И я тоже в результате стал чувствовать себя по-другому. Если раньше, во времена потёртого верного Доджа, я чувствовал себя среди американцев на сто процентов эмигрантом, то со вступлением в эпоху Шевроле Тахо, я неожиданно стал ощутимо легче изъясняться на американском языке, избавился от значительной части акцента, научился непринуждённо шутить по-английски и всем своим видом показывать, что у меня всё окэй. Возросшая уверенность в себе и чувство собственного достоинства меняют много в человеке. Теперь я уже не чувствую себя эмигрантом на сто процентов. Ну максимум, наполовину. То есть, уже не эмигрантом, а всего лишь полу эмигрантом. И это ощущение пришло ко мне не в результате недавного получения гринкарты, без которой конечно, никак нельзя, а именно от сияющих полированных боков и кожаного салона моего авточуда. Именно оно приобщило меня к этой стране, заставив окружающих глядеть на меня иначе чем раньше, после чего я сам тоже быстро поменял некоторую часть своих взглядов на мир. Сознавать всё это очень смешно, но если я захочу над этим посмеяться в кругу своих здешних приятелей, то смеяться я буду в единственном числе, а остальные будут с удивлением смотреть на странного русского. Смеяться никто не станет, но вероятно предложат мне продать эту машину и купить лучшую, если эта машина доставляет мне какое-то беспокойство, пусть даже чисто морального плана.

Разумеется, я всю жизнь считал и продолжаю считать, что самое ценное в человеке — это его духовный мир, знания, опыт, его неповторимость, уникальность, филигранные движения его ума и тела… Выражаясь языком Вероники Живолуб, те самые «бесценные фламенковые повороты запястий», которые ничего не стоят и которых не купить за все деньги на свете. Но… однажды покинув общество нищих мечтателей и книгочеев, завсегдатаев кухонных диспутов, возивших бесценные сокровища своих воспетых Окуджавой коммунальных душ на метро и троллейбусах, однажды оказавшись в обществе чванливого и ненасытного потребления, я понял, что привезённые мной интеллектуальные и духовные накопления здесь не конвертируются и не ценятся, то есть, не являются ликвидными. Во-первых, я не могу перевести самую интересную и значительную часть себя на английский язык. Но если бы даже и перевёл, всё равно никто бы не оценил здесь мой заграничный бисер, сколько усердно его не мечи. В этой стране ценятся в первую очередь те вещи, которые можно потрогать руками, и которые стоят кучу денег. Человека здесь оценивают в денежном выражении. Сперва всё моё существо яростно протестовало против подобного подхода к человеку, но как говорит пословица, «с кем поведёшься, от того и заберемеенешь».