Ф. М. Том 2   ::   Акунин Борис

А потом вдруг молвила:

— Так он подлец… Это ужасно. Я подозревала, что он человек нетонкий и нечуткий, но полагала, что это из-за практичности натуры. Он казался мне во всяком случае человеком порядочным… Я пропала!

И тут только слезинки сорвались из переполненных влагою глаз.

— Да отчего же пропали? — ахнул Дмитрий. — Отказать ему, и дело с концом. Вы, может, не желаете лично? И не нужно. Напишите записку, два слова, и я сам доставлю. Бить его не буду, пальцем не коснусь, если прикажете.

— Я честное слово дала, что буду его женой, — твёрдо ответила Дуня. — И взять слово назад невластна. У меня кроме чести ничего нет. Ежели я от честного своего слова отступлюсь, что ж от меня останется?

Он глядел на неё, как на сумасшедшую.

— Что у вас за порода такая, раскольниковская?! Себя убьёт, меня, и все из-за гонора!

— Вы второй раз это говорите — про себя, что я вас убью, — всхлипнула Авдотья Романовна, но больше уже не плакала. — А ещё мне послышалось…

— Не послышалось! Не послышалось! — Дмитрий осмелел. — Люблю вас, черт, ужасно люблю! А вы мне сердце разрываете… Да плевать на моё сердце, не в нем дело! Вы о себе подумайте! Как с Лужиным под венцом стоять, как с ним…

Он не мог договорить, из груди его вырвалось рычание.

Передёрнулась и Дуня.

— Я вот что сделаю, Дмитрий Прокофьевич. Я объяснюсь с ним, завтра же. Скажу ему прямо, что не уважаю, что презираю его, что жить с такою женой ему будет немыслимо. И попрошу… потребую, чтоб он освободил меня от слова. Он не сможет отказать. А когда с этим будет покончено, тогда мы договорим про ваше сердце, ибо мне совсем на него не наплевать.

Сквозь ещё не просохшие слезы блеснул отсвет лукавой улыбки, но даже это Разумихина не утешило.

— Ну а ежели он вас не отпустит, тогда что?! И он ни за что вас не отпустит, ведь он не идиот, а всего лишь подлец! Кто ж в здравом уме вас отпустит?

— Значит, воля Божья, — молвила на это Авдотья Романовна, и ясно было, что тут её не сдвинешь.

Охваченный отчаяньем, Дмитрий хватил себя кулаком в лоб и чуть не с рыданием бросился вон.

Куда теперь бежать и что делать, он решительно не знал, а между тем кипучая его натура требовала какого-то немедленного действия.

Разумихин, как пьяный, потоптался на тротуаре, качнулся в одну сторону, в другую и вдруг надумал. Сначала быстрым шагом, потом бегом двинулся по направлению к Офицерской.

— Ну хорошо-с, хорошо-с, — повторил Порфирий Петрович уже Бог знает в который раз. — Студент наш так или иначе причастен ко всем трём жертвам, это установлено. Однако остаётся неразрешимым логический парадокс. Мы с вами оба уверены, что все три убийства совершены одной рукой, так-с?

— Так, — обречённо кивнул Заметов, ибо уже знал, что последует дальше.

— А между тем на третий случай, с госпожой Зигель, у нашего Родиона Романовича неприступнейшее alibi. He подозреваем же мы с вами Авдотью Раскольникову в пособничестве? Я справки навёл, достойнейшего поведения барышня.

— Не подозреваем, — вздохнул Александр Григорьевич, вынужденный признать, что его открытие насчёт связи Раскольникова с «девушкой» убитой Дарьи Францевны, ради чего он нёсся на Офицерскую сломя голову, ничем не продвигает расследования.

— А если все-таки, не один? — спросил он — после нескольких минут молчания. — Если преступников двое? Предположим, Раскольников убил процентщицу и стряпчего, а его какой-нибудь товарищ — сводню? Может, у них общество какое-нибудь, кровопийц истреблять — ради общественного блага или чего-то в этом роде?

Порфирий Петрович тускло ответил:

— Навряд ли-с. Ежели Родион наш Романович себя в необыкновенные зачислил, то их ведь, необыкновенных-то, много не бывает-с, они поштучно обитают и в стаи не сбиваются.

Беседа опять умолкла.