Адская кухня   ::   Дивер Джеффри

» Сначала я не понимала, что он говорит, — проворчала старуха. — Он ведь индус. Не наш индеец, а настоящий индус из-за моря. Слоны и все такое. Я здесь еще не видела ни одного врача-американца.

— Раны болят?

— А ты как думаешь? — Этти внимательно осмотрела руку. — Согласись, выгляжу я ужасно.

Она прищелкнула языком, разглядывая внушительные повязки.

— Нет, вас можно фотографировать для модного журнала.

— Ты тоже выглядишь ужасно, Джон. Я так рада, что тебе удалось спастись! Последней моей мыслью, когда я падала вниз, было: «о, Джон тоже погибнет!» Вот о чем я думала.

— Я попал вниз более простым путем. Спустился по пожарной лестнице.

— Черт побери, что произошло? — пробормотала Этти.

— Не знаю. Только что не было ничего, и вдруг весь дом вспыхнул. Словно коробок со спичками.

— Я ходила в магазин и как раз поднималась к себе…

— Я вас слышал. Должно быть, вы вошли в подъезд как раз передо мной. На улице я вас не видел.

Этти продолжала:

— Мне никогда не доводилось видеть, чтобы огонь распространялся так стремительно. Это было похоже на «Аврору». Помнишь, клуб, о котором я тебе рассказывала? На Сорок девятой улице. Я одно время в нем пела. Сгорел дотла в сорок седьмом году. Тринадцатого марта. Погибла туча народу. Ты помнишь, я рассказывала об этом?

Пеллэм не помнил. Наверное, этот рассказ можно было найти в тех многих часах, отснятых на видеокассеты в квартире Этти Вашингтон.

Пожилая негритянка снова закашляла, затем шумно высморкалась.

— Дым. Это было самое страшное. Всем удалось выбраться?

— Погибших нет, — ответил Пеллэм. — Но состояние Хуана Торреса критическое. Он наверху, в реанимационной детского отделения.

Лицо Этти застыло. Пеллэм лишь однажды выдел у нее это выражение — когда она говорила о своем младшем сыне, которого много лет назад убили на Таймс-сквер.

— Хуан? — прошептала старуха. Она помолчала. — Я думала, он на несколько дней уехал к своей бабушке. В Бронкс. Так он был дома?

Похоже, это известие ужасно расстроило Этти, и Пеллэм не знал, как ее утешить. Пожилая негритянка перевела взгляд на зажатое в руках одеяло. Ее лицо посерело.

— Как вы смотрите на то, что я поставлю автограф на гипсе? — спросил Пеллэм.

— Ставь, если хочешь.

Пеллэм достал маркер.

— Можно где угодно? Ну, например, вот здесь?

Он старательно вывел круглые завитки.

В коридоре за дверью раздалась четыре раза мелодичная трель звонка.

— Я тут подумал, — сказал Пеллэм. — Вы не хотите, чтобы я позвонил вашей дочери?

— Нет, — ответила старуха. — Я уже с ней говорила. Позвонила сегодня ночью, когда пришла в сознание. Она до смерти перепугалась, но я заверила ее, что еще не собираюсь на тот свет. Дочь все равно хочет приехать и узнать, что покажут анализы. Если все окажется плохо, пусть лучше она будет здесь. Быть может, подцепит себе одного из здешних красавчиков-врачей. Например, того, что в приемном отделении. Богатый врач придется Лизбет по душе. Этого у нее не отнимешь. Как я тебе уже говорила.

В полуоткрытую дверь постучали. В палату вошли четверо мужчин в костюмах. Крупные, угрюмые; с их появлением просторная больничная палата, даже несмотря на три свободные койки, вдруг стала тесной.

Пеллэм с одного взгляда понял, что это полицейские. Значит, есть подозрения, что это был поджог. Тогда объяснима та скорость, с которой распространялся огонь.

Этти обеспокоено кивнула вошедшим.

— Миссис Вашингтон? — спросил старший по возрасту.

Ему было сорок с лишним. Щуплые плечи и животик, которому не помешало бы сжаться в размерах. Мужчина был в джинсах и ветровке, и Пеллэм заметил у него на поясе здоровенный револьвер.

— Я брандмейстер Ломакс.