Борис Аркадьев   ::   Горбунов Александр Аркадьевич

Так, вместе с братом-близнецом Виталием, в будущем замечательным тренером по фехтованию, Борис Андреевич совершенно естественно по зову сердца и ума оказался на стадионе среди людей, тянущихся к культуре физической, желающих ее постичь, сделался одним из спортивных первооткрывателей. Он и сам всю жизнь до старости являл собой образ человека культурного физически: круглый год загорелый, солнцепоклонник, следил за походкой и выправкой, прямой, с развернутыми плечами, убежденный враг спиртного и курения.

Для него футбольный пейзаж с небом разным в разные дни, с магическим овалом стадионного амфитеатра, заполненного толпой, люди футбола, простые и сложные, их молодые, смелые, рискованные движения, таинства и закономерности игры, – все это не стало шагом в сторону от сложившейся сызмальства, в родительском доме, близости к театру, поэзии, живописи, природе. Культура физическая, культура со своей красотой и драматизмом, культура новая, развивающаяся, ценимая людьми, где сколько угодно точек для приложения ума, воображения, честного труда, увлекла и захватила.

Когда слышу или читаю: «Команды под руководством Аркадьева шесть раз становились чемпионами страны», для меня это если не пустой звук, то уж, во всяком случае, не характеристика, а одна из подробностей. Когда говорят или пишут «мыслитель, философ», то применительно к футболу это непривычно, но к сути ближе. Кстати, сам Аркадьев не раз давал понять нам, журналистам, как важен выбор выражения. Вспоминаются его слова: «Если бы было уместно спортсмена назвать гением, то я предложил бы Боброва». Он был влюблен в этого форварда. В его прорывах, обводке и ударах угадывал человеческую одаренность – молодецкую удаль, широту натуры и закрывал глаза на его прегрешения, считая их шалостями от избытка сил. Так вот, даже о Боброве он прибегал к оговорке – «если бы было уместно».

Представим, что сделано Аркадьевым.

Начну с того, как он сотрудничал с редакцией.

Он был из той трудной для редакторов, но и наиболее драгоценной категории авторов, которые сами точно знают, что им хотелось бы написать, подсказку деликатно пропускают мимо ушей и не доверяют распространенному соображению, что за листом бумаги что-то само собой набежит.

– Я тугопис, – любил он говорить о себе. И это редкое слово очень ему подходило.

Аркадьев, берясь за статью, назначал непомерно большие сроки. Но и они обычно оказывались недостаточными. Я знал, что обязательно надо позвонить.

– Да, да, разумеется, помню. В каком состоянии? Обдумываю. И, должен заметить, кое-что пересмотрел из первоначального замысла. Набежали детали, которые я недооценивал. А каков у нас с вами срок?

– Помилуйте, Борис Андреевич, послезавтра.

– Это нереально. Надеюсь, вы примите во внимание авторские искания?

– Хорошо, на искания – еще день.

– Ну, это легче. Теперь есть вероятность, что уложусь.

Бывали случаи, Аркадьев являлся в редакцию в назначенный срок, с лицом растерянным и виноватым.

– Вы не могли бы запереть меня в комнате часа на два? Казенная обстановка обяжет…

Я оставлял его в своей комнате и уходил. Иногда это помогало, а иногда он заявлял, что все-таки домашние стены милее и он уезжает.

Для вида мы возле своего редакционного конвейера вздыхали, разводили руками, ворчали, но на Аркадьева терпения хватало. Знали: раз он взялся, появится статья, которая остановит на себе внимание.

Каким наслаждением было раскатывать свернутые трубочкой листы бумаги в клетку (он вырывал их из школьной тетради), исписанные крупным, округлым почерком! И всегда там находились мысли или наблюдения, изложенные с покоряющей афористичной точностью, где отвергнуто и выжато все приблизительное, отвлекающее и оставлена одна живая суть. По вычеркнутому и вписанному нетрудно было проследить, как искал он фразу, доводя ее до состояния формулы.