Книга воды   ::   Лимонов Эдуард

Тщательно одевала на голову шапочку, задумчиво входила в воду, лишь в последний момент позволяла себе тихо взвизгнуть, когда зайдя достаточно глубоко, уже ложилась на волну, чтобы плыть. После этого она серьёзно выполняла работу плавания и не любила, чтобы на неё брызгали, приближаясь, другие пловцы. Я видел её с пляжа и говорил себе "Вот плывёт моя жена". На пляже в Ницце могли спокойно увести наши вещи, потому мы не плавали вдвоём. Она приходила из моря, я - уходил в море, никого третьего или четвёртого с нами не было. Море было роскошное. Как на туристских проспектах аквамариновое. Портило море только неумолчное гудение автомобилей по английскому променаду. Улица тянулась вдоль пляжа наверху, и бензиновые выхлопы, раскалённый асфальт, многие тысячи раскалённых вонючих железных тел автомобилей ощущались и внизу, у моря. Вода была как парное молоко. Наташа была злая. Потому что у нас не было компании. Мы приехали в Ниццу из городка Безье вдоль всего побережья Средиземного моря. В Безье нас провожал Мишель Бидо в сандалиях. Худой и ироничный. Наташи он боялся. Мы прожили у него в деревушке Кампрафо три недели и одичали. В деревушке летом одиннадцать жителей, - считая нас. Зимой жителей было восемь. В Ниццу мы ехали через Тулон, Марсель, Канны в поезде, где были открыты окна и люди стояли как в русской электричке. Люди были простые: весёлые арабы, матросы в шапочках с помпонами. Было много пьяных. Со свистом проносились мимо платформы с пальмами. В том поезде Наташа чувствовала себя много лучше чем в Кампрафо, потому что на неё смотрели арабы и матросы и одобряли её. Она всегда нравилась простому, немудрящему полукриминальному люду. В Кампрафо на неё было некому смотреть. Из восьми зимних обитателей деревушки двое были любящая семья гомосексуалистов - они выращивали коз, производили из козьего молока экологический сыр и продавали его в ближайшем городке Сент-Шиньян. Шестеро остальных обитателей были дети, девочки и старики.

В Ницце нас ждала квартира подруги Наташи. В доме с коридорной системой. Там был балкон, неудобная постель, похожая на лежанку на русской печи. Я донимал Наташу своей похотью, а она раздражённо оборонялась. Или объявляла: "Ну давай, давай" и возмущённо лежала как мёртвая. Вечерами мы ходили в рестораны. Наташа была красивая; загорелые ноги, красная юбка, чёрная кофточка в белый горошек, хриплый голос, мрачное насмешливое лицо. Но и в ресторанах ей не нравилось, хотя я выбирал дорогие, в тот год я хорошо зарабатывал. Это был последний мой мирный год: 1990-й.

И в (.?.) ресторанах ей было скучно. В Париже мы не ходили в рестораны, потому что Наташа и так работала в ресторанах, много лет в дорогом "Распутине", потом в демократичной "Балалайке". Я всегда был такой проницательный, что самому было противно. Диагноз мне был ясен. Если в Кампрафо не было мужчин, и не кому было глядеть на Наташу, восхищаться ею, говорить ей комплименты (белёсый, с фигурой подростка, тощий, часто обкуренный Мишель Бидо, наш друг, тотально не подходил для флирта), то в Ницце было много мужчин, половина официантов Ниццы выглядели как Ален Делоны, однако был непреодолимый фактор, препятствие между Наташей и Делонами - я. Наташа меня любила, но и жизнь она любила так же сильно. Её удовлетворил бы, пожалуй, и лёгкий флирт, но у нас даже не было компании. Так что месяц аскетизма дал о себе знать. Наташа плавала всё серьёзнее.

Я изучал въевшиеся, прилипшие к ногам камешки. Заметил на них мазут. По всей вероятности вечерами потерпевшие дорожно-транспортные происшествия мсье или мадамы спускались к пляжу, чтобы омыть некие детали своих автомобилей и подпортили пляж тем, что ставили на него карбюраторы и амортизаторы.