Гончаров и стервятники   ::   Петров Михаил

"Наверное, наполнил ванну и сейчас будет оттирать ее многогрешное тело", меланхолично подумал я, потягивая из своей рюмки не то ром, не то коньяк, да и какая, впрочем, разница.

Процесс омовения явно затянулся, и золоченые амуры на часах-ампир стрелами настойчиво указали мне на двенадцать часов.

Я решительно убрал бутылку, прошел в коридор и уже возился с обувью в передней, когда дверь ванной открылась, выпуская очистившуюся от походной пыли пару. Без очков, в плавках, с мокрой бородой, Кротов был похож на ильфо-петровского Лоханкина, тайком ворующего кус мяса. Ольга, завернутая в банный халат, еще не осознав новой роли хозяйки, казалась растерянной. Как я понял, она была впервые в этом доме: девушка нерешительно прошла в комнату Бориса и осторожно прикрыла дверь.

- Ну вот что, Борис Андреевич, поскольку я взялся за это дело, мне нужен обусловленный аванс.

- Ну да, конечно. Сколько?

- Извините. - Я резко открыл дверь, собираясь уйти.

- Да что вы, ну конечно, ведь мы договорились.

Он упрыгал в родительскую комнату и приволок десять десятитысячных купюр, а я протянул ему заранее приготовленную расписку, заметив при этом, что юридической силы она не имеет.

- Да зачем же? Не надо, - отказывался Борис, бережно складывая бумажку вдвое.

Здесь-то и влетела в открытую дверь эта птичка. Она повисла на худой геологической шее и приникла к мокрой волосатой Бориной груди, оставляя на ней ярко-бордовые полосы губной помады.

Примерно представляя, что последует дальше, я, тактично попрощавшись, вышел.

Уже открывая тугую парадную дверь, я услышал за спиной громкий шепот:

- Иваныч, сюда спустись, разговор есть.

Плохо освещенные ступени вели вниз, в подвал. Там горела тусклая лампочка, освещая тучную фигуру Эдуарда.

- Что за тайна у дитя подземелья? - спросил я, спускаясь.

- Пойдем, Иваныч, ко мне. Ой, что покажу.

"Голубь решил проучить меня посредством друзей или чего-нибудь тяжелого", - подумал я, вежливо отказавшись от любезного предложения. Боком я начал уже подниматься к выходу, держа слесаря в поле зрения, но он, отгадав мои сокровенные мысли, молитвенно сложил ручищи и страстно зашипел:

- Иваныч, ты не подумай чего, штука важная. А за то извиняй, дурак я пьяный. Ей-богу, вот, гляди.

Он сунул мне мятую фотографию. На ней была изображена довольно миловидная женщина примерно лет тридцати. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло и исчезло, оставив непонятное смутное чувство.

- Это мать Бориса, - пояснил Эдик. - На чердаке нашел, возле трупа того бомжа. А дома у Бориса я не хотел говорить, чтоб, значит, не расстраивался он.

- Ну давай, веди в свою конуру.

В биндюжке стоял верстак, старый, но работающий телевизор и кем-то выброшенный диван. При свете мощной лампы я еще раз разглядел фотографию. Конечно же нос и глаза как у Бориса, а остальное сын, очевидно, унаследовал от отца.

- Ну, рассказывай, - разрешил я Эдику, устраиваясь между диванными пружинами.

Он как-то сразу поскучнел и замялся, но вдруг, обнаглев, выпалил:

- На Западе за сведения платят.

- Эдя, - парировал я мягко, - мы же не на Западе, мы на Востоке. А как чудно я тебя трахнул по черепу, прелесть. Эх, - выдохнул я, привставая.

- Только попробуй еще, - завизжал он, выхватывая разводной ключ. - Я с тобой как с человеком, а ты... Был мент, ментом и остался.

- О-о-о, а откуда такие сведения?

- От верблюда. - Он умолк, как подавился.

- Ну? - Я давно заметил начатую бутылку под верстаком и теперь сделал вид, что нагибаюсь за ней. Это отвлекло его внимание, и через секунду гаечный ключ со свистом влетел в стену, а сантехник, кряхтя от боли, с рукой, взятой мной на излом, отбивал лбом поклоны.

- Видишь, Эдинька, что бывает, когда не слушают старших? Что ты хотел сказать дяденьке?

- Мент поганый, - просипел он и взвизгнул от боли.