Анахрон 2   ::   Беньковский Виктор

Рядом, выставив острый локоть, дрыхла Аська. За шкафом переговаривались несколько голосов. Сигизмунд полежал неподвижно - осваивался. Нужно было вставать и идти. Тревога настоятельно гнала его прочь. И вместе с тревогой нарастало раздражение. Сестрица эта некстати, люди какие-то посторонние... Сигизмунд представил себе, как сейчас вынырнет из-за шкафа. У него и в лучшие времена наблюдалась некоторая одутловатость лица. Сейчас же и вовсе - помятый, небритый... Ночевал за шкафом. Незадачливый хахаль. Поприслушивался. Может, те уходить уже навострились? Нет, засели надолго. Беседы вели неспешные, чашками позвякивали. Голосов было три. Они сплетались, сыпали непонятными словами. Один голос явно принадлежал аськиной сестрице. Сигизмунд слышал его прежде по телефону суховатый, отрывистый. Второй женский голос был визгливый, то и дело подхихикивающий. Это хихиканье плохо вязалось с темой беседы - настолько ученой, что от Сигизмунда ускользало содержание произносимых фраз. Третий голос был мужской. Приятным его тоже не назовешь - голос гнусавил, картавил, проборматывал целые периоды настолько невнятно, что даже аськина сестрица то и дело переспрашивала. Вежливо так: "Простите? Простите?.." Ей отвечала вторая баба визгливая. Она бойко толмачила - переводила речи своего косноязычного спутника. И при этом непрерывно хихикала. Нет, эти трое явно не собирались расставаться скоро. Визгливая баба назойливо зудела о том, что межзубные согласные в готском языке должны были произноситься скорее звонко, нежели глухо, ибо готским словам с подобными согласными соответствуют верхненемецкие, где межзубные переходят в "d". Гнусавый мужик был с ней не согласен. Он полагал, что межзубные в готском произносились, скорее, глухо, а на верхненемецкие соответствия плевать хотел. Последнее чрезвычайно возмущало визгливую бабу. Аськина сестрица, ссылаясь на древнеанглийские, древнеисландские и древнефризские параллели, ухитрялась полемизировать с обоими. Все трое наслаждались. Это чувствовалось. Время от времени беседа переползала на презентс-претеритные глаголы - в них поднаторел гнусавый мужик. Визгливой же бабе не давала покоя какая-то редупликация. Она ее бессмысленно веселила. Аськина сестрица тянула одеяло на себя - ввязывала в беседу супплетивные формы. Это необъяснимо смешило всех троих. Стараясь не слишком скрипеть тахтой, Сигизмунд натянул брюки. Те трое, вроде бы, пока не заметили возни за шкафом. Токовали, как глухари. Оделся. Помассировал физиономию ладонями. От тревоги буквально изнемогал. И все острее ненавидел аськину сестрицу и ее гостей - за то, что так безмятежно и бесполезно мелют языками. Ладно. Одежда мятая, морда мятая, опухшая, небритая. Сейчас вылезет из-за шкафа. Взгляд неизбежно вороватый. Будто спер что-то. "Здрасссь..." Заранее предвидел вопросительный взгляд визгливой бабы: "Это кто еще?" Аськина сестрица - тоже взглядом - снисходительно: "Аськин хахаль..." О Господи!.. Решительно встал. Вынырнул из-за шкафа. Взгляд хмурый, злой. Эти трое мельком глянули на Сигизмунда и снова погрузились в беседу. На редкость противные - все трое. Не думать, не смотреть. Повернулся спиной к беседующим, прошел в коридор. Сзади на мгновение замолчали. Потом гнусавый снова забубнил: "Аффрикаты..." Тачку надо брать, конечно. В общественном транспорте не доедет - от тревоги издохнет на полпути. В коридоре на вешалке его куртки не было. Несколько секунд Сигизмунд пялился на вешалку, как баран на новые ворота. Потом вспомнил: Аська его куртку на кухне бросила. Точно. Куртка валялась там - на ворохе старых газет. Поднял, обшарил карманы. Вроде, тридцатник должен был заваляться. Однако денег не нашел. Выронил вчера в спешке, должно быть.