Антидюймовочка и её папы   ::   Касторф Наталия Борисовна

Очередная проверка на вонючесть, перевалочный портал. Если до него жить невозможно, то в нём уже таки намаешься по полной. Засахарят тебя там, заванилят, засиропят, замусюсюкают, заколыбасят.

Если всё это выдерживать лет пятьсот, то продвинешься дальше – туда, куда все райские мечтают пролезть, отдельной самоуправляемой тарелкой полететь.

– Пятьсот лет! Надо же! – вздыхал над карамельно-мятно-безалкогольным пуншем райский пленник. – Адам не захотел терпеть, так почему я должен?!

Короче, нобелевец сник и завонял. Он, наконец, врубился, что до рая было жить гораздо легче, во всех смыслах. А тут – ни лаборанточек, ни сауны в подвале института, ни денатурата в колбочках, ни пива "Стэлла Артуя". Короче… Ужас!

– До тарелкодрома далеко, – рассуждал посахарённый узник рая, – никакой премии на такси не хватит. Да и тарелок может не хватить, вдруг зря поеду…

Тут нобелевский ошибался. Из имеющихся на тарелкодроме семи посудин активно вылетали в Вечность только две. Отстальные пять хронически простаивали. Из-за таких, как он.

Змею-Искусителю от него большой прибыток был. Он нобелевскому страдальцу (тайком от папы!) рюмку за кустами наливал, где рояль. Он не боялся ничего и никого, никого и ничего, кроме недостатка денег. Но никакая премия не бесконечна, пусть даже нобелевская.

Как пронюхал Искуситель, что у ванильного грустилы денежки закончились, так сразу стал издеваться, яблоко по четыре раза в день предлагать: в завтрак, в обед, в полдник и в ужин. А когда услыхал, что тот демонстративно из рая просится на волю, вышвырнул его вон и без яблока. А Дискжокею приказал побольнее нобелевца кольнуть, поунизительней унизить.

Детей рожать нобелевец не собирался, он их терпеть не мог, поэтому и отходняк ему придумали с поправкой:

– Голубей кормить будешь!!!… В муках!!!

Лауреат сначала ничего не понял. Вернувшись, он благополучненько опять родился, много раз женился, потом развёлся (много-много раз). Ну, и так далее, ничего особенного.

Но его старая, самая-самая первая жена, неожиданно могзами двинулась, заделалась сперва кошатницей, а потом и голубятницей.

Голуби жрали всё только с рынка, в крайнем случае из "Елисевского", гадили в титановые унитазы с инкрустацией. Поэтому кошатница, она же голубятница, очень скоро обезденежела, продала два "мерседеса" (свой и домработницын), всю мебельную обстановку, а также домик на Рублёвке в стиле "Органза", подаренный унизившим её супругом на сорокалетие. Пришлось обратно идти в суд, подавать на алименты, на повышенные. Вот тогда-то нобелевец и узнал, что такое голуби.



4.

Мой папа размножается усыновлением. Когда хочет девочку – удочерением. Недавно плёл мне, что я его единственная дочь. Но я-то знаю, что нас, как мимнимум, две.

На одной крутейшей райской вечеринке его назвали Лжецом и Отцом Лжи, да ещё и выпили за это. Помню, папа дико улыбался, топорщил пальцы, гладил праздничную чешую, но недоволен не был.

Ладно, одна, так одна. Ложь ведь не человек. А что он Лжец, проверено неоднократно.

На правах единственной дочери я беру в раю всё, что хочу. Если он орёт: "Положь на место, мерзавка!", это значит, что украденный гэджет надо срочно где-нибудь применить, испытать на ком-нибудь, пустить в дело, раз уж своровала. А когда идёт добавочка: "Совсем отца не уважаешь, гадина!", то можно и на премию в конце рассчитывать.

Когда я шарила под райскими кустами в поисках игрушек, или гэджетов, он демонстративно отворачивался. И хвост тактично поджимал, чтобы я об него не спотыкалась. Иногда вообще хвостом обматывался, чтобы показать, что не тронет меня. Стоял, весь туго перетянутый, как беспомощная гусеница. Я нигде больше не видела, чтобы с собственным хвостом такое вытворяли.