Частный детектив   ::   Бабий Алексей

Вот они в 30 лет: цельные, прямые люди. Идут, и знают, куда идут, и знают, во что верят. Вот она в 30 лет: идет прямо, но идет куда послали, верит в то, во что сказали верить и чувствует, что обманута, но не знает в чем. А вот я в 30 лет: ни во что не верю и никуда не иду. И я жертва. Не убей они деда и бабушку, не пусти по миру мать, я в своем росте начинал бы с более высокой отметки борьба с собственной подлостью и трусостью далась бы мне легче. А я начинал с нуля. Я тоже хибакуся. И дети мои хибакуся, и их дети тоже будут хибакуся. Я долго вообще не догадывался, что можно жить, а не быть. Я витал в облаках, потом играл в бисер, потом боролся со своим пузом. Что-то все время было не так, и я начинал новые жизни. А потом способ жизни нашел меня сам. Их брали в час зачатия, а многих даже ранее Через месяц после поездки в Новосибирск я получил справку из горархива. Нашлись приказы о назначении Гиргилевич Т.Г. инструктором по внешкольной раб оте, директором дома художественного воспитания детей.

Приказ номер 1620 от 29 октября гласил, что Гиргилевич Т.Г. от работы освобождена за недоверие коммунистического воспитания детей. Это означало, что арестовали ее позже. Иначе ее уволили бы как врага народа. Листая папки только по облоно и только по буквам "Г" и "К", я насмотрелся на сотни таких формулировок. Итак, бабушку взяли после 29 октября, но до 21 декабря. "К твоему дню рождения я вернусь" - говорила она моей матери (та по иронии судьбы родилась в один день с Иосифом Виссарионовичем). Бабушка так и ушла бы в ботиках, но домработница силком надела ей валенки. И дала свою теплую шаль. А бабушка всегда одевалась со вкусом. Она была красивая тридцатилетняя женщина, потомственная интеллигентка, и идти куда-либо в валенках ей казалось неприличным. Она не верила, что в стране, где так вольно дышит человек, могут арестовать беременную женщину. Как оказалось, домработница лучше разбиралась в политической ситуации. Наследство к черту: все, что ваше - не мое! В детстве у меня были одни штаны на все случаи жизни. Тогда это диктовалось необходимостью, но и сейчас я поднял планку своих потребностей ненамного выше. Во всяком случае, отсутствие в магазинах кроссовок не подвигнет меня на бунт против социалистической системы или, положим, на побег в те края, где правит доллар. Я ем что придется и ношу то, что продают в магазинах. Плюс к тому я люблю и умею работать. Таким образом, у меня есть все задатки к тому, чтобы стать идеальным гражданином своей страны и, невзирая на условия жизни, сегодня работать лучше, чем вчера, а завтра - лучше, чем сегодня. И я б им стал, если б не щелкал во мне счетчик Гейгера, настроенный на вранье. И если б не торчали вокруг белые нитки и не зияли черные дыры. Жизнь без целостного мира невыносима, и я создавал целостный мир. Я добывал истину из лжи, подставляя знак отрицания. Если в "Литературке" писали, что, во-первых, у нас нет политических заключенных, а во-вторых, политические заключенные у нас никогда не содержатся в психушках, посредством простой предикатной формулы я выводил, что таковые у нас есть и содержатся зачастую именно там. И в основание целостного восприятия закладывался еще один камешек. Этот камешек долго еще проверялся и перепроверялся, увязывался с другими камешками. Я всегда был хорошим мальчиком и не слушал голосов из-за бугра. Я обрабатывал исключительно наши газеты, зато по научному. Политиздатовские книги, в которых подробно анализировались повадки буржуазной желтой прессы, снабдили меня готовой методологией. Один лишь голос я слушал постоянно - тот который изнутри говорил мне, что деда и бабушку убили незаконно, и что таких было много. И, когда я слышал: "Да мы никогда...", то голос говорил "И тогда?" И, когда я слышал: "Да мы всегда...