Черное Таро   ::   Николаев Андрей

— Хорунжий! — прикрикнул Корсаков.

Головков с неохотой опустил руку. Едущий следом Семен толкнул слугу конем, зверовато оскалился. Тот отскочил назад, угрюмым взглядом провожая казаков.

— Привыкайте, Георгий Иванович, — Корсаков вынул из кивера султан, подул, расправляя белый заячий мех, воткнул в головной убор и, отведя руку, полюбовался, — еще не того наслушаемся. Моя б воля — встать под Москвой насмерть, костьми лечь, а не пустить Буонапартэ в город.

— Костьми лечь — дело нехитрое, а дальше что? Михайла Ларионович правильно рассудил: перво-наперво армию сохранить, резерв обучить. Вот осень уже, а там и зима. Завязнет супостат, ни еды, ни фуража — позади сами все разорили, а с голоду много не навоюешь. Погоним француза, помяните мое слово, Алексей Василич.

— Тебя послушать, так и воевать не надо, — поморщился Корсаков, — рассыпаться по лесам да обозы хватать. Не по чести это. Сойтись грудь в грудь, глаза в глаза! Штык на штык, клинок на клинок, вот это по мне, — он попытался взбить едва пробившиеся усы, — чтобы ветер в ушах, чтобы картечь в лицо!

— Не приведи Господь, — Головков перекрестился, — я, слава тебе Боже, и ветру нахлебался, и картечью наелся. Еще под Прейсиш-Эйлау [5] . У нас, на Дону, как сполох [6] объявили, Матвей Иванович [7] матерых казаков собрал в первые полки. У всех семьи, дети. За землю лечь все готовы, а ляжем мы, кто детей поднимет? Тут с умом надо — и ворога заломать, и самим живу быть.

Корсаков надел кивер, опустил подбородный ремень с золотой чешуей. Пропуская четверых мужиков, тащивших роскошную кровать, придержал коня.

— Я бы на войну семейных не брал, — сказал он категорично, — удали в вас мало.

Головков зло блеснул глазами.

— Напрасно вы так, господин корнет.

— Ладно, не обижайся, Георгий Иванович, это я к слову. Оставь казака в начале улицы — не ровен час французы нагрянут.

Хорунжий отъехал к своим, переговорил коротко. Одни казак спешился, отвел коня к брошенной телеге без колеса и, накинув повод на оглоблю, присел на козлы. Головков погрозил ему кулаком.

— Смотри, Митяй, чтоб с улицы ни ногой.

— Ладно, — лениво протянул казак.

Дом князя Козловского, расположенный за ажурной чугунной оградой, напоминал небольшой дворец. Ворота были приоткрыты, ветер гонял по мощеному камнем двору обрывки бумаг. Возле крыльца стояла запряженная парой лошадей коляска. Видно, хозяйское добро отправили раньше, а сам князь отъезжать не торопился. В окне второго этажа мелькнул силуэт мужчины в черном кафтане.

Корсаков спешился возле крыльца, передал повод казаку и, взойдя по широким мраморным ступеням, взялся за медную массивную ручку, когда дверь отворилась.

— Чего угодно, господа, — мужчина в черном вежливо поклонился, однако встал так, чтобы загородить дорогу.

У него было бледное лицо, прилизанные редкие волосы. Запавшие покрасневшие глаза смотрели настороженно.

— Лейб-гвардии гусарского полка корнет Корсаков. Прибыли для сопровождения его сиятельства князя Козловского.

Мужчина с сомнением оглядел казаков, скользнул взглядом по усталым лицам.

— Секретарь его сиятельства, — представился мужчина, шагнув в сторону. — Проходите господа, я доложу Николаю Михайловичу.

Корсаков первым шагнул в прохладу дома. Казаки, привязав лошадей к перилам крыльца, гурьбой ввалились следом. Оглядев улицу, мужчина прикрыл дверь и направился к лестнице на второй этаж. В пустом вестибюле его шаги звучали гулко, отдаваясь эхом от голых стен и мраморного пола.

— Слышь, милый, — кашлянув, сказал ему в спину Головко, — нам бы коней напоить.

— Я распоряжусь, — не оборачиваясь ответил мужчина.

Казаки разбрелись по залу, разглядывая позолоту стен, фигурную лепнину на потолке.