Дагиды   ::   Оуэн Томас

Испуганный поначалу за ее здоровье, Доппельгангер теперь недоуменно хмурился. Неизвестная, напротив, находила ситуацию забавной. Она, казалось, поддразнивала его, но беззлобно. Он прервал наконец молчание:

— У вас, похоже, кровь на руках.

— Верно. Это замечательное средство. Кровь и дождь хорошо смягчают кожу. Получше, чем всякие там кремы и массажи.

Он вздумал ядовито подшутить:

— Убили кого-нибудь?

Девушка подняла бровь, высунула кончик языка, лизнула дождевую каплю на верхней губе, потом холодно произнесла:

— От вас ничего не скроешь.

Она перестала улыбаться. Ее лицо стало вдруг напряженным и серьезным, и Доппельгангер уяснил: что-то действительно происходит и вряд ли ему удастся сейчас уйти.

Ламия — так назвалась явленная дождем девушка — повела Доппельгангера напрямик через дюны. Они с трудом поднимались по зыбкому песку, цепляясь, сколько возможно, за пучки песчаного колосняка, осторожно ступая в поисках более твердой почвы, и наконец вышли на широкую равнину, поросшую чахлой травой и колючим кустарником. Потом пересекли разоренную бетонированную дорогу, заброшенную еще с военного времени, и миновали обломки срытых фортификационных сооружений.

И на всем этом пути, который изобиловал неожиданными поворотами среди кустарников и бетонных руин, они не встретили ни единой живой души. Погода была ужасная.

Вдоль земляной дамбы, засаженной ивами, тянулось узкое шоссе, мощенное большими выпуклыми щитами, — оно и привело их к цели. На отшибе от поселка, посреди буйно заросшего сада, окруженного высокой дикой изгородью, стояла довольно внушительная вилла из красного кирпича. Нежилая, судя по всему. Полуразмытая табличка удостоверяла, что собственность продается. На главной двери висел старый нотариальный акт, сильно пострадавший от ветра и дождя. Ставни были закрыты.

Доппельгангер охотно бы перевел дыхание — он вспотел от быстрой ходьбы, — но Ламия не желала оставаться на шоссе. Она схватила его руку и потащила за собой. Обогнув здание, они очутились вне пределов любопытного взгляда случайного прохожего. Повсюду валялся какой-то хлам: старые промокшие бумаги, пустые бутылки в гнилых деревянных ящиках. Какой беспорядок, какое запустение… А ведь это место знавало, безусловно, лучшие времена.

Ламия резко толкнула плечом скрипучую дверь. Они проникли туда, где когда-то, вероятно, размещалась кухня. На грязных стенах виднелись квадраты и прямоугольники, оставленные холодильником, плитой, подвесными шкафами. Теперь торчала одна раковина. Кран и почти все трубы отсутствовали. Тщательно закрытая дверь погрузила их в полутьму — слабый сумеречный свет едва проникал сквозь ставни. Все это было печально и грязно, все это пахло драмой или житейской катастрофой.

Несмотря на интерес, пробужденный спутницей, Доппельгангер ощущал все возрастающую и непреоборимую тревогу. Ламия наблюдала за ним цинично и насмешливо. Но в то же время в ней угадывалась боязливая дрожь, которая придавала странную неопределенность ее поведению. Она судорожно проглотила слюну и спросила:

— Вы любите черный юмор?

— Что вы имеете в виду?

— Успокойтесь. Я вам скоро объясню… только сначала поцелуйте меня.

Она запрокинула голову и вытянула губы. Доппельгангер без особого порыва, почти из вежливости ей повиновался. Маленький рот был очень свеж и прохладен. Поцелуй доставил ему больше удовольствия, нежели он ожидал.

— Теперь пойдемте.

Они поднялись на второй этаж и прошли мимо запущенных помещений и разбитых ванных комнат: в коридорах валялись старые иллюстрированные журналы, пустые бисквитные коробки, осколки зеркал, раздавленные тюбики из-под зубной пасты. В треснувшем горшке рваная лента едва поддерживала высохшее растение.