День Святого Никогда   ::   Фарб Антон

Серое, точно застиранная простыня, небо начало наливаться бледной голубизной, подкрашенной с востока пастельно-розовой акварелью. Излохмаченные, как старые мочалки, грозовые тучи безвольно поплыли вдаль, гонимые порывами прохладного ветра. Воздух слегка искрил после грозы. Пахло землей и травами.

«Неужели я проторчал здесь всю ночь?» — поразился Феликс, глубоко вдыхая напоенный утренней свежестью воздух. Здесь — это под заляпанной краской и известью колченогой опалубкой, что подпирала стену Храма по правую руку от входного портала. Опалубка была сколочена вкривь и вкось, и если бы не забытая кем-то ветошь, укрытие от дождя из нее получилось бы плохонькое. Да и с ветошью над головой Феликсу пришлось несладко: всю ночь ветер швырял ему в лицо косые струи ливня, и Феликс основательно продрог. У него озябли руки, и он не помнил, когда натянул перчатки — или снимал он их вообще после того, как взял в руки меч…

Так или иначе, но теперь ладони вспотели, и Феликс с остервенением стянул перчатки. От них несло пороховой гарью, и он засунул их поглубже в карман. Только теперь он вспомнил, что оставил футляр с эстоком и дагой в Храме. «Значит, перчатки я не снимал, — подумал он. — Странно, что у меня замерзли пальцы. Этой ночью не могло быть настолько холодно. Ведь лето все-таки!»

Но лишь когда первые лучи восходящего солнца нежно огладили его лицо, Феликс смог понять, насколько холодно было этой ночью! Он весь закоченел; прикосновение солнечного тепла было для него подобно раскаленному металлу; кожа на лице, натянутая на скулах туго, как барабан, звенела и зудела, обретая ту мягкость и податливость, что и подобает иметь живой коже, а не заиндевелому пергаменту, каким она стала за эту ночь. Позвоночник Феликса превратился в сосульку, и теперь она принялась таять, истекая жарким потом между лопаток, и Феликс расстегнул пиджак. Рубашка под мышками промокла насквозь, но Феликс никак не мог унять стучащие зубы. Машинально он опустил глаза, ожидая увидеть схваченные ледком лужи среди отвалов грязи и побитую ночным морозцем траву, но ничего это там не было. Лужи, мутные из-за всклокоченной ливнем грязи, тускло отражали свет солнца, а чахлая, изжелта-зеленая травка отважно пробивалась сквозь глинистую почву и жадно тянулась к солнцу.

«Похоже, что этой ночью холодно было только мне, — подумал Феликс. — Заболел я, что ли?» Он провел ладонью по лбу. Лоб был сухой и прохладный. «Это нервное, — подумал он. — Я почему-то решил, что замерзаю. И я даже знаю, почему…»

Храм дышал ему в спину лютой стужей. Затылком Феликс ощущал, как каменная громада за его спиной излучает мороз. Он боялся оборачиваться. Боялся увидеть готические кружева, оплетенные инеем; стрельчатые арки, забитые снегом; пестрые витражи, покрытые толщей льда. Он просто боялся оборачиваться.

Он не обернулся даже тогда, когда открылся портал.

Загудели массивные петли, со скрежетом стронулись с места огромные створки, по взмокшей спине неприятно протянуло сквозняком… Но Феликс упрямо смотрел вперед. Там восходило солнце.

— Вот дурак-то, — сказал Нестор. — Такую вещь испортил.

В правой руке он держал ворох скомканных парчовых одежд, обильно пропитанных кровью, а указательным пальцем левой — исследовал дырку в пикейном жилете, придерживая локтем футляр с мечом.

— Не мог в голову стрелять? — плаксиво спросил Нестор. — Где я теперь такую ткань достану!

Феликс скосил глаза на испорченный жилет и промолчал. Ткань действительно была знатная: плотная, глянцевитая, с рельефным орнаментом. Пуля пробила жилетку Нестора на груди и на спине, оставив после себя две рваных дырки, откуда торчали обрывки подкладки. Вокруг пятен стремительно подсыхали обширные пятна крови.