Деревянная грамота   ::   Трускиновская Далия

- Есть белорыбица, есть семга провесная, есть и спинки стерляжьи! Осталось десять белуг самых добрых, непотрошеных, три десятка осетров, самых добрых! Стерляди мерзлые по аршину с четвертью! Три пуда семги соленой, икра зернистая пресная - опять же - самая добрая! Есть и залом!

Стенька едва не облизнулся. Если белорыбицу и стерлядь случалось едать, то про залом он только байки слышал. сказывали - рыбина в аршин длиной, солоноватая, но на самом деле - холодного копчения, добывается в Астраханском море, и вкусу изумительного...

- Так угостишь, что ли?

- Хочешь - снетков в кулечек положу? Сухих, псковских, самых добрых?

Снетки - не семга провесная и не залом, грошовая рыбешка, но Наталья уж найдет, на что употребить, подумал Стенька и протянул руку. Приятель-сиделец выдал совсем маленький кулек, на который пошел лист исписанной вкривь и вкось бумаги.

- Да похвали же хоть что-нибудь! - прошипел он.

- Ах, стерлядка! Ну, что за стерлядка! - на весь торг завопил Стенька. Такую и к боярскому столу подать не стыдно!

- Семгу похвали... - подсказал сиделец.

- А вот, гляжу, семга у тебя! Был я недавно на крестинах у подьячего, богато подавали, а такой семги там не видывал! - громогласно продолжал Стенька, и тут на него вдруг накатило озорство. - Такая семга подьячему-то, поди, не по карману! А разве одному боярину Милославскому!

И отскочил от шалаша.

В толпе засмеялись. Государев тесть Милославский был на Москве одним из богатейших бояр.

Довольный, что и людей порадовал, и сам повеселился, Стенька направился было в дальнейший обход, но тут повалил снег. Да еще какой! Ни с того, ни с сего словно ангелы преогромную перину ножичком распластали да и вывернули на Красную площадь.

В тех рядах, где бабы торговали рукодельем, послышался радостный визг весело ругаясь и перекликаясь, торговки прибирали с лавок и с рундуков свое шитье. И если бы Стенька мог улыбнуться еще шире, он бы непременно постарался. Однако шире просто уж было невозможно.

И тут стряслось-таки неладное.

Стенька не мог бы объяснить внятно, что такое он услышал, что разобрал в общем галдеже. Однако вошла в душу тревога - не так звучали невнятные голоса, ох, не так! Он развернулся и поспешил к краю площади - туда, где стояли распряженные сани, укрытые рогожами, туда, где тяжеловесно суетились, склонившись над передком одних саней, люди.

- Расступись! - гаркнул Стенька. - Что за шум? О чем лай?! .

Как раз перед ним было необъятной ширины гузно. Мужик в синей, колом стоящей шубе нагнулся, вытаскивая что-то из саней, и больше всего был похож на широкий стол в приказе - тот, правда, не синим, а зеленым суконцем обычно покрывали.

Наконец он распрямился и повернулся к Стеньке.

На руках у мужика был ребенок, парнишка лет десяти, с таким белым личиком, какого у живых не бывает...

Парнишечка сжался каменным комком. Замерз он, видать, ночью отогревать бесполезно, на ресницах - иней, вокруг ноздрей и рта - маленькие сосульки. Смотреть на него было невозможно - жалость прошибала.

- Где ты его взял? - сходу напустился на мужика Стенька.

- Да рогожу откинул, войлок приподнял...

- А он-то и там! - добавила баба в рогатой кике и закивала мелко-мелко видать, от страха.

- Господи, спаси и сохрани! - воскликнула другая, крестясь. - Вот страсти-то! Дитя в санях замерзло!

- Товаришко припрятать от снега хотел, а он-то и там...

- Чей парнишка - не знаешь? - спросил для порядка Стенька.

- Отродясь не видывал!

Случившийся тут же инок неведомой обители пробился ближе и протянул к парнишке руки.

- Может, и не помер еще? - с отчаянной надеждой в светлых глазах спросил инок. - Может, с Божьей помощью, и ототрем? Раздеть его надо, ощупать! Вы куда, бабы? Помогите же, Христа ради!

Но обе женки откачнулись от мертвого тела.

- Вот дуры! - прикрикнул на них Стенька. - Креста на вас нет!

Но, вдруг поверив иноку, сам проникся надеждой и стал как мог быстро расстегивать шубенку.