Дерево Джанфия   ::   Ли Танит

В душе принца сразу зародились подозрения. Он отослал свиту, а сам тайком спрятался в спальне поэта — посмотреть, что будет дальше.

И в полночь, когда высоко в черном небе горела луна, листва джанфии едва слышно зашуршала. Вдруг из кроны в сноп лунных лучей шагнул юноша с темными волосами и бледной кожей, в одеянии, сшитом, казалось, из листвы. Он склонился над поэтом и поцеловал его, и поэт протянул руки навстречу. И это зрелище наполнило принца невыразимым ужасом и омерзением, ибо он лицезрел не только демона, но и злодеяние, проклятое христианской церковью. Под спудом этих чувств принц лишился сознания, а когда пришел в себя, загорался рассвет, дерево не пахло, а лежащий под ним поэт был мертв.

И естественно, — бодро добавила Изабелла, — принц заявил, что стал свидетелем гнусного колдовства, в дом покойника пришли попы и сожгли дерево. Осталась лишь крошечная веточка — ее, к своему изумлению, отломал и спрятал принц. Несчастного стихотворца похоронили в неосвященной земле, затем, спустя немалый срок, принц счел веточку засохшей и выбросил из окна своего дворца в сад.

Она посмотрела на меня.

— И там, — подхватил я, — он напился дождевой влаги, и пустил корни, и питался лишь сиянием луны по ночам.

— А однажды вечером, — сказала Изабелла, — принц, исполненный странных чувств, сидел в кресле, и вдруг в воздухе разлился поразительный аромат, такой таинственный, такой чарующий, что принц не осмелился даже голову повернуть в поисках его источника. Он сидел и ждал, сам не зная чего, и внезапно на его плечо и на пол легла тень. А затем он ощутил прикосновение к своей шее холодной, как росный лист, руки. Тут мы расхохотались.

— Шикарно, — сказал я. — Эротика, готика, голубизна, уайльдизм и фрейдизм. Ну и компот!

— И теперь только попробуй заикнуться, что не собираешься это записать.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет. Может, когда-нибудь… Если ты не напишешь. Однако твоя легенда не говорит, откуда взялось название.

— Алек считает, оно связано с Ианом, мужской версией Дианы — олицетворения луны и ночи. Впрочем, это всего лишь догадка. О! — Она посмотрела на меня. — А ведь ты выглядишь гораздо лучше.

Я вспомнил, что недужу и по-прежнему на волоске висит дамоклов меч, и отвлек меня от всего этого лишь пошловатый фольклорный рассказик ужасов.

— Все-таки, как насчет ужина? Уверен, что не справишься?

— Если и справлюсь, обязательно об этом пожалею. Нет, спасибо. Пока достаточно йогурта, поглядим, кто кого.

— Ну, ладно, мне пора, завтра позвоню. Я поселился на вилле ради смены климата и уединения. Но, конечно, знал: климат — это всего лишь климат, да и уединение ничего не даст свыше того, что сулит своим названием.

Солнце было чудесным, пейзаж — прелестным, но я очень скоро понял, что не знаю, какой мне прок от светила и красот. Возможно, следовало перевести зрелища на язык слов и чувств, но чувства, вопреки моим ожиданиям, не реагировали. Я попытался вести дневник и вскоре бросил это занятие. Я пробовал читать и обнаружил, что взгляд не желает фокусироваться на буквах. На третий день я отправился ужинать к Изабелле и Алеку, старался не показаться невежливым, глядел, как Алек с той же целью лезет вон из кожи, вернулся под хмельком, и к тому же меня тошнило. Даже не в теле сидела дурнота, а в душе. Оставшись в одиночестве, я позорно пустил слезу. В конце концов запах джанфии, волнами затекая в комнату, привлек меня к окну. Я постоял, глядя на веранду, на далекие холмы, осиянные только звездами, на черное дерево; казалось, оно стоит гораздо ближе, пестря облачками раскрывшихся цветов. И я задумался о поэте и о духе дерева, инкубе. Час был вполне подходящий для таких мыслей.