Джанни   ::   Силверберг Роберт

Джанни, весь увешанный аппаратурой, действительно лежал на полу: без рубашки, неподвижные глаза навыкате, язык высунут, на коже, покрывшейся матовыми багровыми пятнами, капельки пота. Нелла Брандон, растолкав всех, упала на колени перед Джанни. Один из «Духов» произнес, ни к кому не обращаясь:

— Он здорово нервничал… Ну и слайсовал все больше и больше… Мы никак не могли его остановить…

Нелла взглянула на меня. Лицо ее стало совсем бледным.

— Мертв? — спросил я.

Она кивнула, все еще прижимая к обмякшей руке Джанни пневмошприц и надеясь с помощью инъекции вернуть его к жизни.

Но даже в 2008 году «мертв» означает мертв.

Позже Мелисса сказала сквозь слезы:

— Разве вы не видите? Умереть молодым — это его судьба. Если он не смог умереть в 1736, ему ничего не оставалось, как быстро умереть здесь. У него просто не было выбора.

А я думал о биографическом исследовании, где про Джанни среди всего прочего говорилось: «Слабое здоровье и ранняя кончина композитора объясняются, возможно, его пресловутым распутством». И в памяти моей звучал голос Сэма Хоугланда: «Никому не дано выйти из характера надолго, и настоящий Перголези возьмет верх». Да. Теперь я вижу, что Джанни так и остался на пересекающемся со смертью курсе: выхватив его из восемнадцатого века, мы только оттянули кончину на несколько месяцев. Стремление к саморазрушению осталось прежним, и перемена окружения ничего не изменила.

Но если это действительно так — если, как сказала Мелисса, всем управляет судьба, — стоит ли пытаться еще раз? Стоит ли протягиваться в прошлое за еще одним молодым гением, умершим слишком рано — за По или Караваджо, или Рембо, или Китсом, чтобы дать ему второй шанс, который мы надеялись дать Джанни? А затем наблюдать, как он возвращается к уготованной ему судьбе, умирая второй раз? Взять из прошлого Моцарта, как предлагал Сэм? Или Бенвенуто Челлини? У нашего невода неограниченные возможности. Нам подвластно все прошлое. Но если мы перенесем сюда еще кого-нибудь, а он столь же своенравно и беспечно отправит себя в уготованную судьбой пропасть, что мы приобретем? Чего добьемся? Чем обернется это для нас и для него? Я думаю о Джанни, который мечтал стать наконец известным и богатым, и вижу его распростертым на полу. Неужели Шелли снова утонет? А Ван Гог прямо у нас на глазах отрежет себе второе ухо?

Возможно, кто-то более зрелый окажется не столь подвержен риску? Эль Греко, например, Сервантес, Шекспир? Но не исключено, что тогда нам доведется увидеть Шекспира, продающегося в Голливуд, Эль Греко, окопавшегося в какой-нибудь доходной картинной галерее, и Сервантеса, который обсуждает со своим литературным агентом наиболее ловкий способ добиться скидки с налогов. Да или нет? Я смотрю на «временнОй ковш». Мое отражение смотрит на меня. Сейчас уже слишком поздно рассуждать обо всем этом, друзья мои. Затрачены годы жизни и миллиарды долларов, сорваны печати с тайн времени, а странная одиссея молодого гения оборвалась на полу за кулисами «Квонча». Ради чего? Ради чего? Ради чего? Однако теперь мы просто не сможем забросить эксперимент, верно?

Верно?

Я смотрю на «ковш». Мое отражение смотрит на меня.