Глаза века   ::   Абрамов Александр

- Не буду я читать. Не бардзо написано. Школьные банальности без души.

- Кто сказал?

- Предок. Да и я сомневался.

- А все хвалят.

Смешок.

- Значит, не придешь?

- Я о другом кружке думаю.

- О каком еще?

В голосе у Володьки появляются торжественность и певучесть.

- Понимаешь, нет названия. Хорошо бы так: общество будущников, а?

- Союз мечтателей.

- Не смейся. Можно и так. Решим еще.

- Да ведь нет такого кружка.

- А мы его придумаем.

- Кто это - мы?

- Сама знаешь кто. В воскресенье у Родина. Придешь?

- Я фантастику не очень люблю.

- Ну и дура. Фантастика движет науку.

- Пусть движет, а мне скучно. Я жизнь в книгах люблю, а не выдумки.

- Выдумка - результат воображения, а без воображения все бескрыло. Мещанкой вырастешь.

Таня молчит, потом говорит еще тише, но я все-таки слышу:

- Скажут, из-за тебя пришла.

- При мне не скажут.

Голоса понижаются до шепота. Потом гулко хлопает входная дверь.

Я машинально расстегиваю ворот рубашки. Душно? Но в комнате совсем не жарко. Может быть, вспомнилось что-то очень похожее?

- Что это за кружок? - спрашиваю я Володьку.

- Ты что, слышал? - пугается он.

- Ты о каком-то кружке говорил на площадке.

- А что еще слышал?

- Не помню, я не прислушивался.

Он молча кладет портфель на стол - кажется, успокоился. Я жду.

- Да еще нет кружка, - неохотно говорит он, - названия еще не придумали. Поможешь?

- Подумаю. Что вы там делать будете?

- Ну что... Книжки обсуждать по научной фантастике. Сами придумывать...

- Тоже мне физики!

- А что? - Володька шел на сближение с противником. - Допустим, что глаз человека перестал реагировать на свет. Ну, болезнь какая-нибудь, эпидемия... И вдруг для всех в городе наступила тьма. Что тогда будет?

- М-да, - говорю я неопределенно.

- А о реке времени читал?

- О какой реке времени?

- Ну, об открытии Козырева.

- Какое же это открытие? Так, гипотеза.

- А машина времени не гипотеза?

- Машина времени - вздор.

- Не знаю... - Володька задумывается. - Теоретически вполне допустимо. Материальный мир движется в пространстве и времени. Сегодня он в одной точке пространства, завтра - в другой. Так и во времени.

- Ну и что? - Я еще не понимаю его мысли.

- Значит, "вчера", "сегодня" и "завтра" - такие же математические величины, как длина, ширина и высота.

- Это ты на уроке расскажи. Я не специалист.

Он не обращает внимания на мою реплику.

- А почему у Герберта Уэллса машина движется только в одном направлении - в будущее? А в прошлое? - Он улыбается какой-то новой, только что возникшей идее.

- Бессмыслица, - говорю я. - Есть же закон причинности.

- Жалко, - вздыхает он. - А интересно бы...

- Что интересно?

Но он продолжает, не слыша вопроса: его увлекает другая мысль.

- Когда я писал это сочинение, мне казалось, что я все видел. Собственными глазами. Все-все.

- Ничего ты не видел. Все было не так.

- А как?

Подбежав к столу и порывшись в ящике, он подает мне что-то похожее на слежавшийся и пожелтевший газетный лист.

Я удивленно - а руки почему-то дрожат - раскрываю его, стараясь не смотреть на Володьку. Подсознательно я уже догадываюсь, что это за газета.

Это "Раннее утро", я тотчас же узнаю ее, хотя угол с названием и датой оторван. Но я помню эту дату, и год, и день - воскресенье, почему-то тревожное, теплое, весеннее, казавшееся безоблачным, не то мартовское, не то апрельское воскресенье после февраля семнадцатого года. Сейчас я вспомню точно - почти истлевшие на сгибах страницы даже не шуршат в руках. Экстренное пленарное заседание Временного правительства. Большие портреты Родзянко и Гучкова. Затишье на фронте. "В беседе с нашим корреспондентом господин Милюков настоятельно подчеркнул историческую миссию России на Черном море. Только русские проливы завершат святое дело союзников".