Год нашей войны   ::   Свэйнстон Стеф

В своих стихах Станиэль изображал нас, бессмертных, как некую божественную силу, своего брата-силача – как героического воина, и таким образом отблески нашей славы падали и на него самого, хотя я ни разу не видел, чтобы Станиэль держал в руках меч. В его обязанности входило следить за тем, чтобы всех раненых или отравившихся едой доставили обратно в крепость и чтобы фюрды, возвращаясь на родину, не задерживались и не занимались грабежом. Однако с самого начала он передал эти полномочия мне и теперь был занят лишь тем, что исписывал своими виршами блокнот за блокнотом.

– У меня флешь червей, – сообщил Молния. – Господа? О, понятно. Жаль. Значит, я получаю амфитеатр Рейчизуотеров и библиотеку Станиэля. – Он сдавал, и карты с красными рубашками гнулись в его больших руках. – Я ставлю Микуотерский мост, который, как вы знаете, является одним из семи чудес света, так что отнеситесь к этому соответственно. Янт, ты играешь?

– Проклятые глупые авианцы, – недовольно пробормотал я.

– Это просто развлечение. Утром я верну тебе имение.

Я отказался, поскольку не видел смысла в карточных играх. Моя реакция гораздо быстрее, чем у авианцев, и если бы я захотел стать победителем, то мог бы это сделать исключительно за счет ловкости рук. Но если не прибегать к жульничеству, то я проиграл бы Данлину, ибо он – умелый карточный стратег, а Данлин, в свою очередь, уступил бы Молнии, потому что тот играет в карты полторы тысячи лет и без труда видит насквозь любую стратегию. Мне было трудно сосредоточиться. Я почувствовал, что меня немного трясет, и на тот случай, если мои товарищи это заметили, посетовал на усталость. Я поднялся, сдвинув стул на сырую траву.

– С вашего разрешения, я откланяюсь.

– Жду тебя на рассвете, – милостиво отпустил меня король.

– Сладких снов, – пожелал Молния.

Легкий ветерок показался мне живительным. Мы находились возле самого подножия горного хребта, и, призвав на помощь воображение, я почувствовал аромат горной сосны и холодное дыхание ледников, пробивающиеся сквозь резкие запахи готовившейся на кострах еды и давно не мытых тел. Я понимал, что это лишь плод моей фантазии, но мысль о покрытых снегом вершинах, откуда к нам в Лоуспасс прилетел этот ветер, вызвала у меня приступ ностальгии. Я тут же с горечью вспомнил, что подобное состояние души является еще одним признаком ломки.

У меня нет своей палатки, да она мне и не нужна. Поэтому я поспешил в шатер Молнии, где гора меховых одеял, сваленных у входа, служила мне постелью. Он не тронул мои карты и одежду, которые грудой лежали там, где я их оставил. Только теперь они стали сырыми от росы. Кое-как я зажег свечу, достал свои инструменты и сделал укол. Вскоре я свернулся калачиком и уснул, погрузившись в мучительные галлюцинации.

И спал, пока золотистый рассвет не разбудил меня своим тяжелым сапогом.

Я зевнул и потянулся, постепенно приходя в себя. Я лежал, закутавшись в одеяла. Мне было тепло и уютно. Я взглянул на долину Лоуспасса, простиравшуюся до самой Стены. Поднимающиеся к небу столбы серо-голубого дыма от сотен костров расчертили все окружающее меня пространство, приглушая солнечный свет. Солдаты собирались в группы и направлялись в сторону самого высокого и широкого столба, ибо там раздавали завтрак. Фронтовая еда была на удивление вкусной – скорее всего, потому, что лишь немногие люди сами стремились встать под знамена фюрда, а для Замка было предпочтительнее привлечь их хоть чем-то, нежели заставлять. Я смотрел, как солдаты сворачивают низкие зеленые палатки и привязывают их к центральным шестам. Некоторое время я в приятной полудреме наблюдал за всей этой суетой и понял, что хорошо бы уколоться еще разок. Моя игла лежала на развернутой карте, но, как только я протянул к ней руку, тяжелый сапог придавил мою кисть к земле.

– Нет! – рявкнул Молния.