Голубая кровь   ::   Угрюмова Виктория

С восторгом и неизведанным прежде трепетом он смотрел, как мириады хищных существ становятся в молитвенные позы, поднимая к равнодушному небу верхние конечности, как издают странные шипящие и скрежещущие звуки, никогда прежде не слышанные Мальчиком, как стучат клешнями и клацают могучими клыками.

И внезапное давление на плечи заставило человека опуститься на колени, став еще одним поклоняющимся господину из тысяч и тысяч в толпе, — и прозрачная, прохладная, ароматная, как свежайшая вода, сила хлынула в его тело. Оно стало не привычно могучим и легким, оно слушалось даже малейшего импульса, исходившего от мозга, но сознание Мальчику изменило — свернулось клубочком где-то в уголке, и его мозг приливной волной затопили чужие мысли и воспоминания…



2



… Он стоял у подножия высокого холма, на котором был возведен самый красивый, изысканный и непохожий на иные город этого мира. Он стоял плечом к плечу со своими братьями — такими же, как и он сам, воинами, — а внизу, в долине, лежавшей перед ними будто ладони, сложенные горстью, копошилось неисчислимое вражеское войско.

Он и его братья были великими и непревзойденными воинами, но они наверняка знали, что даже самого искусного и опытного можно задавить числом — ибо не выстоит ничто живое перед лицом разгневанной природы: погибнет под обвалом; захлебнется в великанской приливной волне, что калечит океанские берега; исчезнет во всепоглощающем пламени вулканов. Те, кто шел сейчас против них, были слепы и неразумны, жестоки и коварны, как сама природа этого пространства. Но, обреченные умереть, воины не помышляли о бегстве, и он тоже не помышлял. Ибо за их спинами, доверчивые и беззащитные, находились жители Города, которых они были поставлены защищать.

Иной бы сказал — нет в этом смысла, и цель бесплодна. И гибель суждена абсолютно всем. Так стоит ли?

Наверняка стоит, потому что существует на свете еще что-то кроме доводов рассудка и пискливого голоса страха…

Полностью раскрыв жесткие пластинчатые крылья, проявив на них замысловатый фиолетово-алый рисунок печали и решимости стоять насмерть, защелкали смертоносными клешнями великие воины народа Аухканов, отборная гвардия Божественного владыки Шисамсанома — масаари-нинцае…

Наступающие орали во весь голос.

Вот так: «Ааа-ааа-ааа!» — будто роженицы.

Они кричали, чтобы заглушить собственный ужас, страх смерти, боли и неизвестности, и карабкались на этот злополучный холм.

Передовые отряды были буквально погребены под шевелящейся массой исковерканных, окровавленных человеческих тел, и толпа наступающих в считанные минуты оказалась в нескольких шагах от него. Дальше он помнил все обрывками.

Заходящийся в крике воин в наброшенной на доспехи шкуре, на клочковатую шерсть которой стекает кровь из его развороченной нижней челюсти…

ядовитое жало соратника, намертво застрявшее в деревянном щите, облитом черной вязкой смолой, и отвратительный треск его ломающихся покровов…

четырехпалая рука человека с отсутствующим средним пальцем, впившаяся в крыло масаари-нинцае в предсмертной судороге…

воющий враг ковыляет в самую гущу битвы — у него нет глаз, верхняя часть лица превращена в кровавое месиво одним ударом серповидной клешни, и его сминают и затаптывают свои же…

аухкан, пригвожденный к земле плохо оструганным деревянным колом, извивается, пытаясь встать, и в последнем броске дотягивается до низенького человечка в кожаной броне, — и чавкаюший звук, когда его огромная клешня вонзается в спину солдата, выбивая в плоти глубокую яму…

пятеро или шестеро человек насели на масаари-нинцае, один из них остервенело лупит по мощному шипастому черепу бронзовым молотом, и у него безумное лицо и выкатившиеся глаза давно мертвого существа…

Многочисленный отряд панцирной пехоты заходит с тыла и уже не встречает сопротивления.