И тогда я сказал - согласен !   ::   Лаптев Александр

-- сотрудник сразу посерьезнел, поднял голову и посмотрел на раскрытую балконную дверь: занавеска высоко поднималась в проеме и красиво так, медленно опадала.

-- Да ладно, поехали! -- махнул рукой тот, что стоял с краю. Вся фигура его выражала недовольство, вероятно, он проклинал в этот миг свою полицейскую судьбу: эти внезапные ночные выезды по любому сигналу, самих "сигнальщиков", которые без устали, день и ночь, блюдут словно церберы чужую нравственность, погоду проклинал и, очевидно, меня тоже рад был послать куда подальше.

Инспектор в шерстяном уборе, бывший, видно, здесь за главного, заколебался. Он оглянулся в нерешительности на автомобиль, потом посмотрел себе под ноги, и снова на меня. В глазах его сверкнул отблеск восходящего солнца.

-- Надо бы проверить, -- подал вдруг голос тип, стоявший посередине - высокий и мрачный мужчина с лошадиным лицом и глубоко посаженными глазами.

Таким образом случилась патовая ситуация: один полицейский высказывался за проверку, другой желал немедленно уехать, а третий что-то колебался. Мой голос мог при таком раскладе имел решающее значение.

-- А что? -- проговорил я легко. -- Проверяйте! Раз надо, я не возражаю... -- Поместив на лицо радушную улыбку, я отступил в сторону и сделал приглашающий жест: -- Прошу!

Сотрудник в берете вскинул на меня глаза, прищурился, поджал губы и выдохнул:

-- Ну, раз приехали... все равно теперь. -- И шагнул в дом. Двое его помощников последовали за ним. Я вошел последним и захлопнул за собой дверь. Автомобиль с косыми полосами по бортам остался стоять на лужайке.

Осмотр уже подходил к концу -- оглядев второй и первый этажи, а также подвал и подземный гараж, инспекторы в голос обсуждали какие-то свои дела и искали выход, как вдруг один из них попросил стакан воды и я позвал его следовать за собой на кухню, желая продемонстрировать полную лояльность, добропорядочность и стремление содействовать представителям законной власти в государстве. (Впоследствии, ничто иное не вызвало таких ожесточенных споров, как этот мой добропорядочный шаг. Ведь в самом деле: не пригласи я инспектора на кухню -- ничего бы и не обнаружилось. Тогда зачем я это сделал?..)

Проследовав ряд комнат и коридоров, оживленно разговаривая и подсмеиваясь, мы добрались, наконец, до резной стеклянной двери, и я, взявшись за ручку и продолжая о чем-то забавном рассказывать, потянул дверь на себя, предлагая ему войти первому... Инспектор сделал шаг и остановился, улыбка стала какой-то странной, глаза начали медленно расширяться, губы задергались, а правая рука сама собой поползла вниз, трясущиеся пальцы искали кобуру.

Я открыл дверь шире... и все понял. На полу, посреди разломанных табуреток, столов и шкафов, среди рассыпанных вилок, ножей и битой посуды, среди остатков ужина -- лежали, скорчившись, два изуродованных тела. Выглядели они так, словно над ними потрудился сам Джек-потрошитель. Стены и пол были густо забрызганы кровью, и запах стоял, как на скотобойне.

Инспектор, бледнея, сделал неуверенный шаг и покачнулся, я вовремя подставил руки, и он без чувств упал в мои дружеские объятия.

Это было в семь часов утра, а в половине восьмого я сидел в камере предварительного заключение местного отделения полиции. Мне не дали даже переодеться, и я так и был доставлен в отделение -- в халате и в тапочках. Думаю, излишне говорить, что под халатом у меня ничего не было кроме могучей волосатой груди. Впрочем, это мало кого волновало -- ввиду необычайной жестокости совершенного мной преступления. То, что я преступник, не вызывало сомнений ни у кого.