Идору   ::   Гибсон Уильям

Кэти не спеша извлекла из упаковки беленькую, с мятным ароматом зубочистку. Лэйни сильно подозревал, что глаза, смотревшие на него сквозь мятного цвета линзы, были в действительности серыми.

— Теперь больше нету настоящих знаменитостей. Ты что, сам этого не замечаешь?

— Нет.

— Я имею в виду настоящих знаменитостей. Славы почти не осталось, если в старом смысле этого слова. Так, немножко, по мелочам.

— В старом смысле?

— Мы, Лэйни, мы — масс-медиа. Мы делаем этих засранцев знаменитыми. Подтолкнуть, вытащить, рутинная работа. Они приходят к нам, чтобы мы их слепили из чего уж там есть.

Шипастые подошвы взбрыкнули и пропали. Кэти подобрала ботинки под себя, каблуками к джинсовым бедрам, белесые коленки скрыли ее рот. И как она не сверзится со стула, неудобно же так сидеть.

— Ну и что, — заметил Лэйни, возвращаясь к своему дисплею. — Как ни крути, слава, она и есть слава.

— А она что, настоящая?

Лэйни недоуменно обернулся.

— Мы научились чеканить из этого дерьма деньги, — продолжила Кэти. — Валюта нашего околотка. А теперь мы нашлепали ее слишком много, даже аудитория начинает догадываться. Это видно по рейтингам.

Лэйни кивнул, мечтая, чтобы она оставила свой треп, дала ему поработать.

— А потому, — сказала Кэти, — иногда мы решаем уничтожить какую-нибудь ее часть.

За ней, за анодированной сеткой «Клетки», за обрамляющим прямоугольником стекла, не пропускающего внутрь ни молекулы атмосферных загрязнений, висело пустое, безукоризненно гладкое небо Бербанка, образчик небесно-голубого пигмента, предоставленный прорабом Вселенной.

Обрубок уха зарос по краю розовой, гладкой, как воск, кожицей. Странно, можно же было пришить, а потерялось — так реконструировать.

— Чтобы не забыть, — сказал австралиец, по глазам читая мысли Лэйни.

— Не забыть что?

— Не забыть вспомнить. Садись.

Лэйни опустился на нечто если и напоминавшее стул, то лишь весьма отдаленно — хлипкую конструкцию из черных металлических прутиков и ламинированного пластика. Столик был круглый, размером с автомобильную баранку. За синим стеклом колыхались огни невесть какому богу возженных лампад. Японец в ковбойке и круглых, металлом оправленных очках яростно моргал. Австралиец сел на такой же, из обгорелых спичек, стул, полностью скрыв его под своей непомерной, как у борца сумо, горой мускулов.

— Ты вроде справился уже с джет-лагом?

— Таблетки принял.

Вспомнилась тишина в сверхзвуковом самолете, ощущение, что он вроде и не летит никуда, а застыл на месте.

— Таблетки, — повторил толстый. — Гостиница приличная?

— Да, — кивнул Лэйни. — Я готов к интервью.

— Ну что ж… — Мужик энергично помял свое лицо огромными, сплошь в шрамах руками, а затем взглянул на собеседника, словно удивляясь, откуда он взялся. Лэйни опустил глаза на нанопорный тренировочный костюм, словно снятый с кого-то другого — тоже очень крупного, но все-таки малость поменьше. Цвета не разберешь, в такой темноте все кошки серы. Расстегнут почти до середины груди. Чуть не лопается на этой чудовищной туше. Обнаженный треугольник кожи исполосован десятками разнообразнейших по форме и текстуре шрамов, речная дельта из какого-то бредового атласа. — Ну так что?

Лэйни перестал изучать шрамы и поднял глаза.

— Я насчет работы. Пришел на предварительное интервью.

— Серьезно?

— Вы интервьюер?

— Интервьюер? — Неопределенная улыбка, демонстрирующая вполне определенные вставные зубы.

Лэйни повернулся к японцу.

— Колин Лэйни.

— Синья Ямадзаки. — Японец чуть привстал и пожал Лэйни руку. — Мы с вами говорили по телефону.

— Это вы проводите интервью?

Глаза очкарика заморгали еще чаще.

— К сожалению, нет. Я занимаюсь экзистенциальной социологией.