Истории таверны Распутный единорог   ::   Асприн Роберт Линн

Особенно строгий запрет касался грудей и половых органов. При возникновении сложностей при родах Маша должна была сообщать ему об этом, а он отдавал необходимые указания.

Это сердило Машу, поскольку врачи забирали половину вознаграждения, а толку от них было мало. Скорее они только мешали.

Тем не менее, даже половина лучше, чем ничего. Что было бы, будь жены и наложницы богачей такими же беспечными и выносливыми, как бедные женщины, которые не задумываясь присаживались на корточки там, где их заставали схватки и рожали без посторонней помощи? Маша не смогла бы содержать себя, двух дочерей, больную мать и пьяницу мужа. Денег, которые она зарабатывала на женских прическах, на удалении и протезировании зубов на базарной площади, не хватало. Акушерская практика давала весомый приработок, который позволял не умереть с голоду.

Она была бы рада зарабатывать стрижкой мужчин на базарной площади, но это запрещалось законом и древним обычаем.

Она вышла из дома Шужа после того, как сожгла пуповину новорожденного, чтобы удостовериться, что демоны не утащат ее, и согласно ритуалу вымыв руки. Охрана знала ее и беспрепятственно пропустила через ворота. Пропустила ее и охрана ворот, ведущих в восточные кварталы. Не обошлось, конечно, без предложений некоторых стражей разделить с ними ложе в эту ночь.

— Я ублажу тебя получше твоего муженька, — крикнул один охранник.

Маша была рада, что капюшон и темнота ночи скрыли от охранников ее пылающее лицо; увидев, что она пылает от стыда, они бы поняли, что имеют дело не с бесстыжей потаскушкой Лабиринта, а с женщиной, знавшей лучшие времена и занимавшей более высокое положение в обществе, чем теперь.

Они не могли знать, а она не могла забыть, что когда-то жила за крепостными стенами, а ее отец был зажиточным, даже богатым купцом.

Маша молча продолжила свой путь. Она получила бы удовольствие, рассказав им о своем прошлом, а потом обложив матерщиной, усвоенной в Лабиринте. Но подобный поступок унизил бы ее в собственных глазах.

Хотя у нее был факел и огниво в цилиндрической кожаной коробочке на спине, она не воспользовалась ими. Лучше было идти по улицам незаметно. Многие притаившиеся в темноте мужчины не тронули бы ее, поскольку знали с детских лет, но нашлись бы и такие, что не оказали бы подобной любезности. Они отобрали бы ее профессиональный инструмент, сняли одежду, а то и надругались бы. Или хотя бы попытались.

Она быстро шла сквозь темноту уверенной походкой, выработанной годами. Впереди просматривалась белесая масса саманных построек. Затем дорога повернула и она увидела тусклое мерцание света. Горели факелы. Маша прошла еще немного и увидела, что свет льется из окна таверны.

Она вошла в узкую извилистую улицу и зашагала по ее середине. Завернув за угол, увидела факел на скобе стены дома и рядом двух мужчин. Она сразу же перешла на другую сторону улицы и, прижимаясь к стенам, миновала их. Трубки мужчин ярко светились; до нее донесся запах резкого тошнотворного дыма к ле те ля , наркотика, который обычно использовали бедняки, когда у них не было денег на покупку более дорогого. И это происходило практически постоянно.

Выкурив две-три трубки, у курильщиков появлялась тошнота. Однако они уверяли, что эйфория стоит рвоты. Ветер доносил и другие запахи: гниющего у стен мусора, помойных посудин с экскрементами и блевотиной наркоманов и пьяниц. Грузили мусор на запряженные козлами тележки возчики, за семьями которых давно закрепилось это право. Помойные ведра опорожнялись семьей, которая уже столетие доставляла их содержимое фермерам и яростно боролась бы в случае необходимости за сохранение этого права.