Ярмарка Святого Петра (Хроники брата Кадфаэля - 4)   ::   Питерс Эллис

Но тогда я думала, как не позволить этому вероломному убийце добиться своего - и ни о чем другом. Лишь одно решение пришло мне на ум - уничтожить письмо. С тех пор меня терзают сомнения... Но, может быть, я все же была права? Если Богу угодно, чтобы началась война и пролилась человеческая кровь, на то Его воля, и не мне ей противиться. Но я могла, и должна была, помешать коварному честолюбцу губить ради собственной выгоды человеческие жизни. Как ты думаешь, я правильно поступила? Для меня очень важно знать твое мнение.

- Ну, коли уж тебе, дитя, хочется узнать мое мнение, - ответил Кадфаэль, - так я скажу: если на твоей руке навсегда останутся шрамы, носи их с гордостью как самую драгоценную награду.

Девушка удивленно улыбнулась, задумчиво покачала головой, а затем здоровой рукой тронула монаха за рукав и с неожиданной горячностью промолвила:

- Но, прошу тебя, не рассказывай этого Филипу. Пусть он думает, что я так же невинна, как и он... - Эмма осеклась и нахмурилась. Слово "невинный" показалось ей не слишком удачным, как будто сама она была в чем-то виновата. Но подобрать лучшее никак не удавалось. Простодушие, чистота, честность - ни одно слово не подходило. Однако брат Кадфаэль прекрасно понял, что она имела в виду. - Вся эта история не для Филипа, - закончила девушка, - лучше уж ему оставаться в неведении.

Монах пообещал ей хранить молчание и отправился в аббатство, размышляя по дороге о сложности женской натуры. Эмма была совершенно права. Несмотря на то что Филип на два года ее старше, а за последние дни заметно повзрослел, он при всей своей сообразительности душой оставался моложе ее, проще и - все же это было верное слово - невинней. А монах по опыту знал: семьи, в которых женщины осознают свою ответственность, как правило, бывают счастливыми.

Тридцатого сентября, всего через два месяца после ярмарки Святого Петра, императрица Матильда и ее сводный брат Роберт Глостерский высадились у Арунделла и осадили тамошний замок. Однако граф Ранульф Честерский оставался в своих владениях, благоразумно занимаясь лишь собственными делами, и даже пальцем не пошевелил, чтобы оказать им помощь.