Кесаревна Отрада   ::   Лазарчук Андрей

Общежитие, как и само училище, располагалось на самом краю многоэтажной застройки, дальше начиналась железнодорожная слободка: поставленные на косогоре еще во время войны двухэтажные бараки, совершенно черные, и частные дома, местами вполне приличные и даже завидные, но в большинстве маленькие, с провалившимися дощатыми крышами, с неровными заборами и захламленными двориками. Кварталы бараков назывались "Париж", все остальное - "Ильинка". Парни из Парижа и Ильинки издавна цапались между собой, и не в последнюю очередь - за студенток педучилища. Из-за этой вражды на первом этаже общежития уже лет десять дежурил милиционер. Но в последнее время появилась третья сила, зародившаяся где-то во мраке многоэтажек, и силы этой побаивались старомодные парижане и Ильинские. Хотя и старались держать фасон...

Розовое солнце, неожиданно маленькое на закате, садилось между двух прямых серо-голубых столбов дыма, поднимающихся из печных труб близких бараков. Почему-то от этой картины хотелось поежиться, передернуть плечами... Санечка так и сделала - и вдруг чихнула. Чихая, она зажмурила глаза. И при зажмуренных глазах она продолжала видеть солнце, столбы дыма, переплет окна - наоборот, как на фотопленке: светлая рама, темное небо... но солнце оставалось светлым, только не розовым, а яростно-лиловым, как огонек электросварки. Это было неправильно... она широко распахнула глаза - огонек оставался. Он был теперь как запятая с очень длинным хвостиком. И эта запятая пылала все ярче и ярче...

Вдруг стало страшно. Алексей на какой-то миг испытал чувство полной потерянности. Где он? Что он здесь делает? И - кто он? Несколько лет назад, заразившись болотной лихорадкой, он в бреду видел себя маленьким мальчиком, стоящим босиком посреди бескрайней заснеженной степи. Вокруг был нетронутый снег... и его собственные следы начинались в полушаге. Он не знал, кто он есть и что видит вокруг. И сейчас он остановился, огляделся... тонкие деревья стояли кругом, объятые синеющим инеем... розовое небо с темно-голубым переливом обещало скорую ночь, и первая звезда уже горела над головой. Внутреннее чувство говорило ему, что идти осталось поболее часа, но поменее двух... просто сил на этот час уже могло и не хватить...

Когда Птицы влетели, Санечка встретила их в испуге. Левый глаз она зажимала ладошкой, правый был широко раскрыт.

- Девки, - выдохнула она, - я ослепла... я ничего не вижу...

Неистовый свет, бушующий где-то внутри глаза, пережигал все, и она с трудом различала лишь контуры предметов.

Началась суета. Чижик убежала искать дежурного преподавателя, а Сорочинская открыла форточку, сгребла с рамы ком инея, обильно над форточкой наросшего, завернула его в платок и приложила Санечке к глазу. Когда Чижик вернулась, буквально волоча за собой военрука Кузьму Васильевича, первый приступ паники у Сани уже прошел.

- Ну что я? - вздохнул Кузьма Васильевич, присаживаясь рядом. - Тут доктор нужен. Беги, Валентина, вызывай "скорую"... ничего не пила, Александра? никакой тормозухи? Шучу, шучу, ты не пьешь, я знаю... Не бойся, не дрожи, вон моя соседка... - И он рассказал про соседку, которая сначала вообще ничего не видела, потом после операции стала носить очки с толстыми стеклами, а теперь и их не носит и вообще замуж собралась в пятьдесят шесть лет. "Скорая" приехала через полчаса. Кузьма Васильевич деликатно вышел. Докторша была простужена, разговаривала, не убирая от носа марлевой тряпочки. Не пила? По глазу не ударяли? Раньше такого не было? Надо ехать... Ей налили чашку горячего сладкого чая, она пила с жадностью, пока Санечка собиралась, путаясь в одежде. Вернулся Кузьма Васильевич, уже в шинели и ушанке, осадил Птиц: нечего вам по темноте шариться.