Княжич   ::   Гончаров Олег

— Вы сидите тут, — сквозь слезы причитать стал, — а там ятвиги всполошились!

Мы и про рыбу, и про крючки новые позабыли. К Коростеню рванули. А там, на стогне, уже народ собирается. Шумит. Ятвигов ругает. Говорят, будто вырвался от них израненный ратник. Еле добрался до древлянской заставы граничной. И перед смертью успел передать слова от ятвигов: не хотим-де ругу давать Древлянскому столу. А еще сказал, что перебили те малую дружину, городище спалили, а со Славуты-посадника, живого, кожу сняли. Видно, забыли, как три лета назад отцу в ноги кланялись, чтоб он их от мазовщан оборонил. Пошумели и решили, что нельзя такое без ответа оставлять.

Ничего не сделать. Пришлось отцу большую дружину собирать. Идти к ятвигам Правь наводить. Мать меня отпускать не хотела. Говорила, мол, мал еще. А отец только посмеялся. Я, говорит, тоже Мал, да только мал Малу рознь [5] . С тобой Малуша останется, а старшего я все же с собой возьму. Пора уже.

Тут и я слово вставил:

— Пойду я, мама. Отец в моих летах с дедом Нискиней был, и вместе от полян отбились.

А мама обняла меня, прижала крепко, как маленького, и сказала:

— Что тут поделаешь? Иди.

И я пошел. И Славлю с Гридей тоже взяли. А Ратибора оставили. Вот тот уж точно был маловат.

Приставили нас к лучникам. Под начало старого отцова болярина Побора. Мы были счастливы. Облачились в кованые шишаки, наручи и нагрудники из толстой воловьей кожи. Получили по полному боевых каленых стрел колчану. Оружейник княжий Жирот подогнал подшеломники по нашим головам.

— Это чтобы шишаки на ушах не болтались.

А заодно обновил и усилил наши луки. Костяные пластины на их плечи наложил. Так, что теперь они на шестьдесят шагов стрелу слали.

— Почти как настоящие. Боевые, — довольный работой, хмыкнул Жирот, да еще нам по ножу выдал.

Мы ножи нацепили. На конюшню заскочили. Уздечки у конюших взяли, и вон из града.

Узда плетеная на плече. Тяжелый боевой нож в деревянных ножнах на поясе. Ножны приятно стукают по коленке. А меня гордость распирает.

Гридя от меня по правую руку, Славдя — по левую. Идем по Коростеню, а народ нам вслед улыбается.

С высоко поднятыми головами прошли мы через стогнь [6] .

— Эй, люди, смотрите, какие вой [7] у нас объявились! — Стражник у ворот рассмеялся при виде нашей ватаги. — Ну, теперь ятвигам несдобровать. И куда ты со своей дружиной, княжич?

— За конями мы, — отвечаю, — на дальний луг. А то как же мы без коней в поход пойдем?

— И то верно, — смеется стражник и дорогу нам уступает.

А мы за ворота вышли и припустили…

Добежали до луга, в духмяную траву кутырнулись…

Лежу. Надышаться не могу. Руки раскинул. В небо смотрю. А по небу облака катятся…

Сердце ухает. Вот-вот из груди выпрыгнет… Кузнечики стрекот подняли. Радуются, что Даждьбоже ненастье разогнал.

Где-то недалече кукушка заухала…

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? — это Славдя голос подал, отдышался, видать.

А кукушка на полкуке поперхнулась. То ли спугнул кто, то ли Славдина вопроса не расслышала.

— Ух, и покажем мы этим ятвигам! — Гридя на ноги первым вскочил. — Ишь, придумали — с живых людей кожу драть! — и кулаком погрозил.

— Дядька Славута хорошим был, — сказал я. — По прошлой весне свистки из ветловых веток нам делал.

— А теперь уж, наверное, в Сварге с пращурами пирует, — вздохнул Славдя.

— Ну, и чего развалились? — это уж Гридя на нас. — Вон глядите, наволочь наползает. Как бы опять дождь не пошел…

Коней своих мы быстро отыскали. Они у опушки паслись. И мой Гнедко, точно почуяв скорую дорогу, нетерпеливо фыркнул, когда я снимал с него путы и прилаживал узду.

— Зря ты, Добря, Гнедка в поход берешь, — сказал Гридя.

— Это еще почему?

— Так ведь он у тебя на ровном месте спотыкается, — и рассмеялся обидно.

— Это твой Каурый до ятвигского удела не дотянет, — огрызнулся я.