Конец вечности   ::   Богдан Агрис

– "Почувствуйте разницу! Оппозиция "великое – малое" живёт на обычной квантитативной дифференции. Тогда как оппозиция "верховный – приниженный" предполагает ценностно иерархизированную топологию". "В предварительно поляризованном пространстве, радость моя!", - не выдерживаю я. – "Ибо "верховное приниженное" есть апгрейт более фундаментальной оппозиции "верх-низ". "Да и иерархизация, вроде, не ценностная, а по степени властной мощи", - личный вклад Сергея в разбушевавшееся сумасшествие. "Не-е", - мы с Александрой реагируем одновременно, я уступаю слово даме. Та продолжает: "В добавке " -овный" слышится именно что указание на сакральное измерение власти, а не на её субстанциальную мощь. Отсюда и ценность..." "А если точнее, мощь здесь производная от сакрального, - устало подытоживаю я. – Священное выделяет силу, как печень желчь. Прямо-таки сочится ею. Не спрашивай почему, Саша: у Священного цирроз. И не говори, Сергей, что цирроз скоро будет у нас. О чём я? Ах, да. Взаимокорреляция власти и смысла. Параллелизм рядов сущего. Короче, harmonia predistabilita. За что следует, однако, выпить. Айда, ребята, за третьей!"...

Лето 2000 года



КОНЕЦ СЮЖЕТА

Елене Качановой



По кромке осени – в путь.... Но прежде,

как то положено по обряду,

я прохожу, озираясь, между

двумя рядами деревьев. Рядом

cквозит трамвайная перекличка,

а я, подобие перифразы,

литотой колокола в кавычки

зажат, и снова теряю разум.

Удар, другой... А я между, в чреве

разбухшего, жадного тела ночи.

То у Донского звонят к вечере,

но ты ведь туда не пойдёшь, - не хочешь.

Нагорной проповеди осколок

засел у сердца, и ржой сочится.

Оглохнуть лучше, чем слышать колок...

На полуслове – обрыв. Так птица

На взлёте падает в глаз болота,

и всхлип воды не особо слышен.

Я озираюсь, супругу Лота

напоминая собою крышам.

Кто обернулся – поставлен ниже,

а то и попросту брошен в небыль.

Я вновь оглядываюсь и вижу,

что снова насмерть повздорю с небом.

Но голос, ломкий, как смерть свирели,

уже позвал в сердцевину боли.

Не виноградным, но лунным хмелем

томится тело... Потеря воли

в повестке дня. Головокруженье,

и сердце в серебряных швах и шрамах.

Мне слишком памятен час рожденья.

Я возвращаюсь под своды храма,

Где ты, богиня смерчей и бликов,

меня встречаешь сама у входа.

Я таю в горьком свеченье лика,

я погружаюсь в седые воды.

И я держусь за трамвайный дребезг,

как утопающий за тростинку.

А близ, у берега – гибкий вереск,

но слишком поздно менять пластинку.

Я – закорючка, я – запятая,

меня ведь нет, и не надо вовсе.

Мне птиц предсмертная злая стая

стучится в плоть. Я врастаю в осень

всем телом. Видишь, аорта дышит

знобящей пасмурью, мелким снегом.

Я разве зреньем держусь за крыши

раскосой хваткою печенега.

Разрушен голос. По швам расхожим

ползёт, расслаиваясь, сетчатка.

Кто это здесь, на меня похожий,

уходит в щйрбину отпечатка?

Она смеётся в конце аллеи.

Зачем оттуда так много света?

И кто-то шепчет: "Иди, смелее!

Ты понял? Это конец сюжета".

декабрь 2000



ОДИН ДЕНЬ ИТ-ЖУРНАЛИСТА

Моим коллегам по издательскому дому "Компьютерра"



Я потерялся в трамвайных изводах,

Я ошалел от цифири маршруток.

Нет бы – махнуть в Баден-Баден на воды,

Там иностранных раскармливать уток.

Где уж... Ещё подвернулась халтура.

Я путешествую разве на "мыши".

Сеть, понимаете, инфраструктура...

Кто же ещё её, падлу, опишет?

Хоть бы начальник сказал недовольно,

Видя, что сгасла в коллеге сноровка:

"Ты журналист, или хорь протокольный?",

И отослал меня в командировку.