Козловая закваска   ::   Майринк Густав

Падре Сесарео Окариц не промолвил ни слова, только хитро улыбался, когда пришла курьерша и принесла письма торговцев — голубые, красные, зелёные, — с гербами и затейливой вязью, со всех концов Испании.

Когда же пришло послание двора, с королевской печатью, то уже не было тайной: монастырское вино Алькацаба стало жемчужиной Малаги. Подобно пурпуру древности драгоценному его отпускали на вес золота, и букет его воспевали поэты.

Властители пили его и к ним приближённые дамы, и поцелуями собирали его капли с края кубка.

Богатство поселилось в монастыре, и подвалы опорожнялись от вина, и ларцы полнились сверкающими сокровищами.

Великолепная часовня «del Espiritu Santo» вознеслась на месте старой, и мощный серебряный колокол возносил хвалу Господу, звеневшую благою вестью над долинами.

Братья поглядывали мирно, стали толстыми и круглыми и величественно восседали на каменных скамьях. А с рытьём уже давно было покончено.

Но виноград родился, как и прежде, — сам собой. И это было монахам по душе.

Они ели и пили; только раз в году — как на праздник — они отправлялись со своим аббатом в подвал, когда бродило вино, и, подмигивая друг другу, смотрели, как он бросал в каждый бочонок пол старого сапога. Вот и вся тайна, как они считали, и они радовались вместе с благочестивым старцем, который всегда для этого торжественного момента сберегал свои старые сапоги и сам их резал.

Старый Мануэль, правда, часто говорил, что это, собственно, чудо, что одна только кожа не может быть причиной столь чудесного вкуса вина. Кожу-то кладёт каждый третий винодел в Малаге в своё сусло, когда оно бродит. Видно, благодати исполнена сама земля, доставшаяся им в наследство.

Но всё это мало заботило братьев: солнце светило, виноград рос, а поставщик королевского двора из Мадрида приезжал год из года, забирал бочонки и привозил деньги.

Одним ясным осенним днём падре Окариц уснул в своём кресле под шелковицей и больше не проснулся.

В долине внизу звонили колокола.

Зелёное, простое, прохладное ложе земли!

Возле умерших аббатов спит он теперь. И остатки стены на вершине холма отбрасывают свою тихую, почтенную тень на его могилу. Там много мелких синих цветочков и узкая каменная доска: «Requiescat in pace».

Кардинал Сарагосский прислал молодого аббата, падре Рибаса Собри.

Учёный муж, имевший глубокие познанья, воспитывался в школах братства Сердца Христова. С уверенным, пронзительным взглядом, худой и волевой. Прошли времена сладкого безделья — работники отпущены, — и снова, кряхтя, согнули спины толстые монахи, собирая виноград; до глубокой ночи они должны стоять на коленях и молиться, молиться.

В монастыре царит строгий чин: свинцовое молчание. Склонив головы, стоя прямо, с молит венно сложенными руками, учат братья, тихо бормоча: «Non est sanitas in came mea a facie irae tuae: non est pax ossibus meis a facie peccatorum meorum». 1

На дворе меж камнями растёт трава, и белые голуби улетели. Из-за голых стен келий доносится горестное «Созерцание наказаний»:

«Unusquisque carnem brachii sui vorabit». 2

А когда заблестит холодное утро, ты увидишь процессию тёмных теней, тянущуюся к часовне, и при вздрагивающем свете свечей гудят голоса, повторяя молитву «Salve Regina» 3 .

Сбор винограда окончен. Строго следует дон Педро Рибас Собри рецептам своего покойного предшественника: собственные башмаки кидает в открытые бочки, точно как тот.

И отзывается эхом от сводов подвала, как молодое вино и шумит, и играет, и рвётся.

Король будет доволен гуиндре.

Прекрасные девушки уже не приходят на покаянье. Они боятся.

Страх тяжело навалился — безмолвно, как недовольная всем зима, что кладёт свои костлявые руки на мёртвые пашни.

И весна проходит мимо, и танцующее юное лето… и напрасно зовут и манят.

Недовольно грузят погонщики мулов тяжёлые бочки за половинную плату на тележки.

Дон Педро Рибас читает и хмурит мрачный лоб.