Ксеноцид   ::   Кард Орсон Скотт

— Цинь-цзяо, — шепнула женщина, тем самым напоминая мужу, что не сможет сотворить ничего столь театрального, что ему нельзя умереть вместе с нею. Кто-то должен заняться малышкой Цинь-цзяо.

Хань Фей-цы ответил ей со всей серьезностью.

— Как же смогу я научить ее, чтобы она была тем, кем ты есть?

— Все, что есть во мне хорошего, берется от Дао. Если ты научишь ее быть послушной богам, почитать предков, любить народ и служить правителям, тогда я сохранюсь в ней точно так же, как и ты сам.

— Я обучу ее Дао как части самого себя, — пообещал Хань Фей-цы.

— Нет, не так. Дао вовсе не является естественной частью тебя, муж мой. Хотя боги и обращаются к тебе ежедневно, ты упорно придерживаешься собственной веры в мир, где все можно объяснить натуральными причинами.

— Я послушен по отношению к богам.

При этом он с горечью подумал о том, что выбора-то и нет, даже отсрочка исполнения их требований превращается в пытку..

— Ведь ты не знаешь их. Не любишь их творений.

— Дао требует от нас любви к людям. Богов мы только слушаем. Как можно любить богов, которые при каждой возможности унижают и мучают меня?

— Людей мы любим лишь потому, что они божьи творения.

— Только не читай мне проповедей.

Цзянь-цинь вздохнула.

Печаль кольнула его будто укус паука.

— Мне хотелось слушать твои проповеди целую вечность, — заверил Хань Фей-цы жену.

— Ты женился на мне, ибо знал, что я люблю богов, а у тебя не было и следа подобной любви. Таким вот образом я тебя дополнила.

Ну как мог он с ней спорить, зная, что даже в этот миг ненавидит богов за все ими сделанное, что заставили его сделать, за все то, что у него отобрали.

— Пообещай мне, — шепнула Цзянь-цинь.

Хань Фей-цы знал, о чем она просит. Жена чувствовала, что близится смерть, и теперь возлагает на его плечи бремя, которая сделала целью собственной жизни. Но это бремя он понесет с радостью. Лишь утраты ее самой так долго он пугался.

— Пообещай, что научишь Цинь-цзяо любить богов и всегда следовать Дао. Обещай, что сделаешь ее моей дочерью в той же степени, что и своей.

— Даже если она никогда не услышит глас богов?

— Дао для всех, а не только для слышащих.

Возможно… подумал Хань Фей-цы. Но богослышащим гораздо легче следовать по нему, поскольку за отклонение от него они платят чудовищную цену. Простые люди свободны; они могут сойти с Дао и не испытывать многолетней боли. Богослышащий не может сойти с Пути хотя бы на час.

— Пообещай.

Я сделаю это. Обещаю.

Только высказать вслух этих слов он не смог. Непонятно почему, но где-то в глубине таилось сопротивление.

В тишине, когда жена ожидала его клятвы, они услыхали топот босых ножек на гравии перед входной дверью. Это могла быть только лишь Цинь-цзяо, возвращающаяся из садов Сун Цао-пи. Одной лишь Цинь-цзяо разрешалось бегать и шуметь в эти часы молчания. Они ждали, зная, что дочка прибежит прямо в комнату матери.

Дверь отодвинулась почти бесшумно. Даже Цинь-цзяо чувствовала царящую тишину и в присутствии матери ходила на цыпочках. Хотя, при этом, она с огромным трудом сдерживалась, чтобы не затанцевать, не пробежать по полу. Девочка не стала обнимать мать, запомнив наказ; правда, чудовищный синяк уже исчез с лица Цзянь-цинь в том месте, где три месяца назад сильное объятие дочки сломало челюсть матери.

— В садовом пруду я насчитала двадцать три белых карпа, — сообщила всем Цинь-цзяо.

— Так много, — похвалила ее Цзянь-цинь.

— Мне кажется, что они сами показывались мне, чтобы я смогла их пересчитать. Никто не захотел, чтобы его пропустили.

— Они любят… тебя… — шепнула Цзянь-цинь.

Хань Фей-цы услыхал новый отзвук в приглушенном голосе жены: булькание, как будто меж словами лопались пузырьки.

— Как ты считаешь, если я видела карпов, значит ли это, что я стану богослышащей? — спросила Цинь-цзяо.